Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [160]

Как видим, изъятие ценностей и их продажа носили тотальный характер. И говорить о морали можно было лишь для того, чтобы прикрыть свою аморальность.

Княжне Екатерине Александровне Мещерской довелось встретиться с Феликсом Дзержинским в то время, когда ВЧК занималось изъятием культурных ценностей. Княжна Мещерская рассказывала:

«В 1917 году моя мать сказала: «Что бы нас ни ожидало, Родины своей я никогда не оставлю».

Владелица трех имений и двух дворцов (еще до того, как большевики взяли власть), мама тут же, через князя Львова, обратилась к Керенскому с просьбой, чтобы ей дали вагон для спасения нашей картинной галереи, которая находилась во дворце «Веселый Подол» в Полтаве. Не одно столетие Мещерские собирали западную живопись, и для полноты коллекции не хватало двух-трех имен художников конца девятнадцатого века. Жемчужиной галереи была «Мадонна» Сандро Ботичелли, на международной выставке в Париже она была отмечена премией и оценена в полтора миллиона рублей. Таким образом, еще при Временном правительстве маме удалось привезти в Москву ценнейшие произведения живописи и спасти их от всякого рода неожиданностей. Тревога матери была не напрасной: Украина назвала себя «самостийной» и приняла гетманство. Маме прислали украинский паспорт в красивой обложке, похожей на вышитый рушник, куда была вписана и я, тринадцатилетняя ее дочка. С этим документом владелица бесценных сокровищ могла попасть в любую страну и вряд ли стала бы там приживалкой. Но мать моя была пламенной патриоткой, и девиз рода Мещерских «Вера, долг и честь» сопровождал ее до конца жизни.

Так как наш дом на Тверской улице после смерти отца было тяжело содержать, стали снимать квартиру в доме моей крестной — графини Милорадович, предок которой был правой рукой Кутузова. Именно его запечатлел художник на известной картине «Совет в Филях».

Привезенным в особых раздвижных рамах, товарняком, 17 огромным картинам в нашей небольшой квартире на Поварской не хватило бы стен, тем более что и они были заняты портретами, коллекционным фарфором. Мама упросила наших друзей Прянишниковых развесить привезенные шедевры в гостиной особняка по Староконюшенному переулку, дом 36.

Время было тревожное, в Москве безобразничали анархисты.

Полотно Ботичелли мы зашили и спрятали.

И вдруг маму арестовали, привезли на Лубянку, и сам Феликс Эдмундович Дзержинский предъявил ей для подписи бумагу о приговоре: «Бывшая княгиня Мещерская Е. П. за спекуляцию народной собственностью…»

— Я ничего общего с торговлей не имею, — удивилась мама.

— Вы продали в Германию «Мадонну» Ботичелли.

— И не думала продавать.

— Где ж она?!

— Дайте листок бумаги и карандаш, — попросила подозреваемая и написала мне свою, ставшую знаменитой, записку: «Китти, отдай Ботичелли. Мама».

— А почему же вы сразу не принесли сюда Ботичелли?

— Я не знала, что нужно ее нести именно сюда. Свои картины я привезла среди белого дня и, не таясь, развесила их по стенам, у моих друзей, в Староконюшенном. Я ждала, что меня вызовет или пришлет за картинами нарком по искусству Анатолий Васильевич Луначарский.

— Ну, что же, раз вы уже решили остаться с нами, то привыкайте. Если будут у вас какие-нибудь затруднения, обращайтесь прямо ко мне, — сказал Дзержинский, пожимая маме руку.

Так оно и вышло: каждый раз, когда нас арестовывали, он тут же нас освобождал. Правда, прожил Феликс Эдмундович, к сожалению, не долго…

Моя мать, пламенная и горячая, вспоминала Дзержинского всегда двумя словами: «Рыцарь… Джентельмен!» А я запомнила взгляд его пытливых серьезных глаз, сдержанность речи и легкий, но заметный польский акцент».

Роль благородного рыцаря Дзержинский исполнял с неизменным успехом, обманывая окружающих и самого себя.

ГРАФ БОГДАН ЯКСА-РОНИКЕР

Уже несколько раз в своем анализе личности Феликса Дзержинского я обращалась к книге «Красный палач», которая вышла в Варшаве в 1932 году. Я много раз читала и перечитывала эту книгу, которая всякий раз смущала меня, парализовала работу мысли, удивляла и возмущала. На обложке и в предисловии указан автор — граф Богдан Якса-Роникер, философ, литератор, драматург… Мне трудно поверить написанному…

Я знала этого человека. Встреча с ним была короткой, но чрезвычайно яркой. Всю жизнь воспоминание об этой встрече жило в глубине моей души. Мне никогда и никому не приходилось рассказывать об этом. Встреча с графом Роникером оставила в моей душе такой след, такую тайну, что мне не хотелось обсуждать ее с кем-либо. Упрощать… Даже наедине с собой, я боялась прикасаться к этому, ибо всякий раз переживала все по-новому, соизмеряя чувства с прошедшим временем, своим возрастом и мироощущением. Но теперь, когда жизнь прожита, и мне под семьдесят, можно почти спокойно, без трепета говорить об этом. Говорить уже не с кем, все умерли, и вот я пишу…

1924 год. Поезд «Варшава — Берлин». Навестив наших родных в Варшаве, я возвращалась домой. В Берлине меня ждала мама. Я думала о своем… Была в купе одна. На одной из остановок, кажется, это была еще территория Польши, в купе постучали, я вздрогнула… Проводник представил нового пассажира.