Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [12]

Я не случайно так подробно остановилась на книге «Красный палач». Относительно этого издания я имею особое мнение. Я изложу его в последующих главах. Я стремлюсь к объективности. Как писал Дзержинский Николевой в письме от 4 января 1899 года: «Читаю «Фауста», хотя не могу как следует понять его: видно надо знать ту историческую эпоху Германии, из которой взят сюжет. «Я тоже стремлюсь понять своего Фауста — Феликса Дзержинского.

«Разве действительно я неравнодушен? Мне хочется видеть ее серьезные, добрые глаза — спорить с ней. Нет, это не то. Как жаль, что она не мужчина. Мы могли бы быть друзьями, и нам жилось бы хорошо. Как в жизни, право, не могу сказать, но здесь в ссылке, мы, поддерживая друг друга, могли бы с огромной пользой прожить это время.

Женщин же я право боюсь. Я нанял квартиру и буду жить с Александром Ивановичем. Положим, внутренне я не желал этого. Вышло, однако, так, что я согласился жить вместе и теперь напопятный идти не могу. Согласился же потому, что не хотел портить хороших отношений с Александром Ивановичем. Мне неловко было отказать и показать, что я эгоист. Как досадно на самого себя за это, но как ни заставляю себя не выставлять себя лучшим, однако всегда как бы невзначай хвалю самого себя». Так писал Дзержинский в своем дневнике в день приезда в Кайгородское.

— Вот и приехали, — говорил Якшин, вылезая из саней у здания кайгородского правления.

Из избы вышли жандарм, сопровождавший их от Нолинска, и кайгородский урядник. Урядник хмуро оглядел ссыльных, и, помусолив карандаш, расписался в книге, протянутой ему жандармом.

Жандарм захлопнул книгу, засунул ее за пазуху и подошел к саням.

— Ну, господа хорошие, скидайте полушубки. Я их обратно в Нолинск повезу, — сказал он.

Якшин начал раздеваться.

— Что вы делаете, Александр Иванович? Мы же замерзнем здесь без полушубков, — возразил Дзержинский. Сам он стоял совершенно спокойно, будто и не слышал, что говорит жандарм.

— А, черт с ним! Пусть подавятся, — Якшин снял свой полушубок и кинул его в сани.

— Пусть в таком случае давятся вашим, а мне он самому нужен, — спокойно сказал Феликс и направился к избе. — Скажи исправнику — Дзержинский не отдал. — И Феликс скрылся в волостном правлении.

В селе Кайгородское Феликс не забыл Николеву.

Из письма от 10 января 1899 года: «Вчера сюда приходила почта, я так надеялся, что получу от Вас письмо и не получил. Вот уже прошло около трех недель. Но я сам ведь виноват, что не написал на Слободское. Вы обещали мне написать, получив уже мое. Я отправил отсюда первое — 28 декабря. В Слободское оно пришло 2 января, а к Вам — около 5-го. Завтра оно непременно должно быть. Так хочется знать, что с Вами, что слышно, как чувствуете себя, успешно ли идут занятия? Одним словом, как Вам живется.

Село здесь немалое, будет до ста дворов. Лежит в яме, так что только после того, как подъедешь к нему вплотную, становится видным. Лес тянется с двух сторон, версты две от села. Большой лес подальше. Как хорошо шляться по нему, зимой только по дороге. В нем вырубили только лучшие деревья. Кругом же Кая все болота. Теперь это ничего, но летом, с конца мая до половины июля, масса комаров, прямо миллиарды, как говорят. Придется маяться порядочно, чтобы привыкнуть к ним, надо будет ходить в сетках. Зато весной, говорят, можно охотиться на уток, лебедей, хотя последних, по суеверию, здесь не стреляют. Полагают, что кто-нибудь подохнет в хозяйстве или помрет в семье того, кто убил. Но, может быть, окажется то же, что с медведями и волками. А все-таки жаль, не придется испытать сильных ощущений.

Встретили мы сегодня похороны — сразу четырех хоронили. Везли их на худеньких лошадках, в санях, на гробах сидели мужики, покойников везли из церкви. Сзади ехали на других санях провожающие родные. Попа не было. Встретили мы его катающимся с дьяконами. Народу было совсем мало, и не получилось впечатления, что это везут люди своих матерей и родных хоронить. Мы провожали их. Ямы не были еще вырыты — земля замерзла почти на два аршина. Поднялась ругань, что не приготовили работники вовремя. Не было ни слез, ни жалоб на жизнь свою. Воспользовавшись минутой, мы спросили их, почему нет попа? «Да где нам, — ответили они, — платить по десять рублей…» И действительно, поп здешний совсем разоряет народ. За свадьбу берет не меньше пятнадцати рублей, да еще тридцать аршин холста, водку, табаку, крендели. За отпевание — два-пять рублей, за крестины — один рубль. Дерет, одним словом, неимоверно. Жаловались не раз уж на него, да ничего не выходит. Стал еще больше драть. Никто, абсолютно никто не уважает здешнего попа — пьяница прегорький, деньги всегда вперед берет.

Наконец опустили гроб. Стали засыпать землей — никто и теперь не заплакал, не застонал, не заохал. А у нас обыкновенно чуть не в истерику падают наши чувствительные люди, когда засыпают землей. Нет здесь того пошлого притворства казаться лучше и чувствительнее, без которого у нас и шагу не ступить…

Зарывши могилу все… уселись на ней (некоторые, конечно, из-за недостатка места стояли около нее) и начали поминать умерших. Здешний напиток — брагу, варят из ржи… Эта брага хмельная, вот и стали угощаться ею, закусывали блинами да рыбой. Должно быть, еще от язычества сохранился этот обычай. Звали всех, кто только был, да мы отказались…