Неизвестный Чайковский. Последние годы - [102]

11 мая.

Мне так часто говорили в Нью-Йорке, что в это время года море превосходно, что я в это уверовал. О, какое разочарование! С утра погода портилась: пошел дождь, задул ветер, а вечером буря. Ужасная ночь. Не спал. Сидел на диване. К утру задремал.

12 мая.

Отвратительный день. Погода ужасная. Морская болезнь. За весь день съел один апельсин.

13 мая.

Вчера вечером, совершенно изможденный от усталости и нездоровья, я заснул одетый на своем диванчике и так проспал всю ночь. Сегодня качка меньше, но погода все-таки отвратительная. Нервы невыразимо напряжены и раздражены шумом и треском, не прекращающимся ни на минуту. Неужели я еще раз решусь на подобную муку?

В течение дня качка все уменьшалась, и мало-помалу погода сделалась очень хорошей. На меня нашло отвращение к обществу пассажиров; самый вид их злит и ужасает меня. Почти безвыходно сижу в своей каюте. Впрочем, за едой, кроме обычного собеседника-табачника, я уже теперь разговариваю по-английски с американской компанией, сидящей за нашим столом. Они весьма милые люди, особенно высокая, полная дама. Едут они на север Норвегии смотреть на полуночное солнце. Оттуда собираются в Петербург.

14 мая.

Ночь была превосходная, тихая, лунная. Начитавшись у себя в каюте, я долго гулял по палубе. Это было удивительно приятно. Все без исключения спали, и я был единственным из 300 пассажиров 1-го класса, вышедшим полюбоваться ночью! Красота неописанная, и словами этого не передашь. Странно теперь вспоминать ужасную ночь на воскресенье, когда в моей каюте все предметы, даже сундук, катались из одного угла в другой, когда какие-то ужасные толчки, приводившие в содрогание и казавшиеся последним усилием парохода бороться с бурей, наполняли душу мучительным страхом, когда в довершение ужаса электрическая лампа с колпаком свалилась и разбилась вдребезги… Я давал себе в ту ночь слово никогда больше не плавать по морю. Но мой Шредер говорит, что при каждой скверной погоде он дает себе слово бросить пароходную службу и при каждом возвращении в гавань стремится в море и скучает без него. То же, может быть, будет и со мною. Погода сегодня окончательно установилась превосходная. Пассажиры поговаривают о концерте сегодня, в салоне, и пристают, чтобы я играл. Вот, что отравляет морское путешествие – это обязательное знакомство с обществом пассажиров.

15 мая.

Погода установилась прекрасная. Изредка перепадают маленькие дождички. По мере приближения к Ла-Маншу все делалось оживленнее, целые сотни небольших судов пестрели на виду парохода. Около двух часов дня стал виден английский берег, местами скалистый и живописный, местами ровный, покрытый свежей весенней травой. А впрочем, ничего особенного не произошло, за исключением разве бала после обеда, на коем я присутствовал не более пяти минут. Круг знакомства расширился ужасно. К счастью, могу целыми часами прятаться в своей превосходной каюте. В 2 часа ночи пришли в Саутгемптон. Здесь часть пассажиров, в том числе Аронсоны и американское семейство, едущее в Норвегию, вышли. Я проснулся и вышел посмотреть на отход маленького пароходика. Любовался превосходным солнечным восходом.

16 мая.

После Саутгемптона и острова Уайт я опять спал и проснулся в 7 часов слегка простуженный. Погода продолжает быть превосходна. Большую часть утра провел на палубе в компании братьев Тидеманов, моих новых друзей, любуясь берегом Англии и видом массы пароходов и парусных суден, снующих по Каналу. Промелькнули Фолькстон, Дувр. Немецкое море очень оживленно. Ночью Гельголанд вдали.

17 мая.

Рано утром пришли в Куксгавен. В 6 часов нам дали завтракать. В 8 мы пересели на маленький пароход и при звуках марша и криках «ура» доехали до таможни. Очень долгий осмотр и ожидание поезда. Я сидел в купе с пароходными знакомыми. В 12 часов приехали в Гамбург.

Пробыв сутки в Гамбурге и сутки в Берлине, Петр Ильич приехал в Петербург.

Очень радостен и светел был он в течение нескольких дней остановки здесь. Этому, кроме удовольствия видеть своих и ощущать себя в России вообще, немало способствовали чудные впечатления начала петербургской весны, всегда хорошо отзывавшиеся на настроении Петра Ильича. Ему так понравился теперь Петербург, что он завел речь о переселении в окрестности его и поручил близким искать подходящий его требованиям дом или усадьбу на 1892 год.

XXIX

Фроловское все продолжало оголяться от лесов, требования хозяев, несмотря на это, увеличиваться, и Петр Ильич решил оставить его. После тщетных попыток найти другую подходящую усадьбу или купить именьице, пришлось в конце концов вернуться в Майданово. Во время пребывания его за границей, Алексей Сафронов перевез все вещи и устроил дом так, как он был устроен в 1886 году. Но как ни любил Петр Ильич эту обстановку, этот дом, как ни отрадна была перспектива работы в излюбленных условиях жизни, первые впечатления его при возвращении домой были меланхоличны. «Мне здесь препротивно жить, – писал он пять дней после приезда к А. П. Мерклинг и П. В. Чайковской. – Все в разрушении. Дом мой покосился. Везде беспорядок, запущенье, все клонится к упадку, леса нет, прогулок никаких и в довершение всего – дачники».