— Понимаю, — сказала Ася. — Одного я не понимаю: как же ты мог так долго его терпеть?
Тойво остановился перед нею, уперев кулаки в бока.
— Да с чего ты, собственно, взяла, что я собираюсь с ним расставаться? Отношение у меня к нему сложное, неоднозначное, — ну и что же? Мы не в школе, мы не в гастрономической лаборатории, мы не можем позволить себе строить отношения по принципу «обожаю-ненавижу»! Мы в особом положении! Мне идти некуда. А если я все-таки уйду, на мое место шефу брать некого. Тут не очень-то раскапризничаешься… Ты вот что пойми, Аська! Он же уникален, мой шеф! Он единственный, кто чувствует угрозу… нет, даже не чувствует, — допускает ее! Ты, Аська, гастроном, ты не представляешь даже, в каком благодушном мире ты живешь, ты воображаешь, что так все и должно быть и пребудет вовеки… Ведь кругом же цветут благодушные улыбки, со всех сторон совершаются благорасположенные похлопывания по плечу, и рокочут благостные баритоны: «Ну, что вы, молодой человек… Ну, что у вас за воображение… Ну, стоит ли так драматизировать…» И только один мой шеф понимает положение, да еще горсточка таких же, как я, в сущности молокососов… Конечно, мне с ним трудно. Но работать, между прочим, вообще трудно, это вы тоже порядком подзабыли, товарищи гастрономы-астрономы-биоконструкторы!.. А что он до мозга костей Прогрессор со всеми онерами — ложь, лицемерие, притворство и что там еще, — так вот он мне сказал когда-то, я на всю жизнь запомнил: «Прогрессора одолеть может только Прогрессор». Умри, Максим, лучше не скажешь…
Тойво замолчал, включил верхний свет и повалился на диван в углу.
— Вот как обстоят дела, жена моя. А вовсе не так, как ты себе вообразила.
Ася робко сказала:
— Но ведь это ужасно, если это на самом деле так… Тойво закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.
— Что именно ужасно, Аська?
— Да то, что вас никто не слушает! — сказала Ася, заводясь. — Это же возмутительно! Вы ведь не для собственного развлечения этим занимаетесь! Так работать, как вы, и никто не обращает внимания! Хочешь, я напишу Комову?
— Не хочу, — сказал Тойво, не открывая глаз. — Чаю я хочу.
— Надо написать Комову, — продолжала Ася, — что группа Каммерера из КОМКОНа-2 уже не первый год разрабатывает гипотезу о тайной деятельности на нашей планете так называемых Странников, что в силу непонятных причин группа Каммерера встречает со стороны руководства и широкой общественности поразительное противодействие…
— Не было противодействия, — сказал Тойво.
— Ну, не противодействие… Недоброжелательство…
— Не было недоброжелательства, — сказал Тойво.
— Хорошо! Равнодушие! Поразительное равнодушие!
— Ну какое же равнодушие! — сказал Тойво. — Фильм «Сватовство Странника» — видела? А говоришь — равнодушие. Игра недавно появилась настенная, «Поймай Странника», знаешь? Каждый может попробовать поймать Странника. Я не говорю уже о лекциях, брошюрах, монографиях, романах, рецензиях на романы, рецензиях на рецензии… Школьники играют в Странников… А вот то, что чаю человеку не дают, — вот это действительно равнодушие. Именно поразительное равнодушие.
Ася соскочила с подоконника и, не сказав ни слова, ушла творить чай. Тойво, открыв глаза, смотрел в белый потолок. Из окна на грани слышимости доносилось зуденье какого-то экзотического музыкального инструмента. Огромная бабочка вдруг влетела, сделала круг над столом и уселась на экран визора, распластав мохнатые черные с серым узором крылья. Тойво, не поднимаясь, потянулся к пульту сервиса, не дотянулся и уронил руку.
Ася вошла с подносом, разлила чай и села рядом.
— Смотри, — шепотом сказал Тойво, указывая ей глазами на бабочку.
— Здорово как, — отозвалась Ася тоже шепотом.
— Может быть, она захочет с нами тут пожить? — сказал Тойво.
— Нет, не захочет.
— А почему? Помнишь, у Казарянов жила стрекоза?
— Она не жила, — возразила Ася. — Она так, погащивала.
— Вот пусть и эта погостит. Мы будем звать ее Марфа.
— Почему — Марфа?
— А как?
— Сцинтия, — сказала Ася.
— Нет, — сказал Тойво решительно. — Марфа. Марфа Посадница. А экран будет у нас Посадник.
— Тойво, — сказала Ася. — А вот как же тогда… — Она замолчала.
— Что?
Она нерешительно посмотрела на него, уголки губ ее опустились.
— Спрашивай, спрашивай, — сказал Тойво. — Смелей.
— Ты ведь тоже был Прогрессором, — сказала Ася. — Два года… или даже три… там…
— Два. На Гиганде. Есть такой очаровательный уголок во Вселенной…
— Подожди, — сказала она. — Ты сегодня сказал очень страшные слова. Ты сказал, что всякая деформация остаточна. Это неправда?
— Это правда, — сказал Тойво. — Но видишь ли, я оказался никуда не годным Прогрессором. Неспособным. Бесталанным. Я так и не сумел превратиться. Но след все равно остался. Знаешь какой? Вы все, нормальные люди, не приемлете ложь, отвергаете ее, но делаете это теоретически. Вы и сами никогда не лжете, и вам никто никогда не лжет. Для вас ложь — понятие почти абстрактное, что-то вроде воровства. А я ложь ненавижу! Для меня это нечто конкретное. Как конкретный ненавистный человек.
Он взял стакан в обе руки, поднес ко рту и, не отхлебнув, поставил на поднос.
— Нет, этого не объяснить. Что такое ненависть — ты тоже не знаешь.
