Неизвестные солдаты - [99]

Возле моста немцы замешкались: женщины останавливались, бросались в стороны. Их ловили, волокли на руках, оторвав от земли. В казарму долетали крики и плач, которых не могли заглушить даже выстрелы со второго этажа — оттуда били по фашистам, спешившим вдогонку за головной группой.

Маленькая, полная женщина вырвалась вперед, на мост, сдернула с головы белую косынку, махала ею.

— Стреля-а-а-ай! — долетел до слуха Сашки ее крик.

— Зина! — узнал он. Оттолкнув пограничника, втиснулся боком в узкую амбразуру, выставив вперед автомат. — Зина-а-а!

— Стреляйте, товарищи-и-и!

Немец нагнал ее, с размаху ударил по голове прикладом, и в это время Сашка, закрыв глаза, дал по тому месту длинную очередь. Он даже не чувствовал, что нажал спусковой крючок, это вышло само собой, ощутил только, как затрясся в руках автомат. Кончились патроны, а он еще с минуту, наверно, не мог открыть глаз: белым пятном плыло перед ним лицо Зины.

Когда он все-таки посмотрел, наконец, на мост, ее уже не было видно. Из ворот, крича, бежали красноармейцы, выпрыгивали из окон первого этажа, из проломов в стене. Женщины устремились навстречу. Немцы сзади били по ним из автоматов, озлобленные неудачей, расстреливали их. Они падали, некоторые бросались в речку. Их осталось совсем немного, когда зеленая волна красноармейцев докатилась до Мухавца, перехлестнулась на ту сторону. Фашисты повернули назад, к госпиталю.

Сашка остался один, все, даже Кулибаба, убежали вниз. Хотел и не мог пойти к мосту, страшно было увидеть убитую Зину. Так, пока не видел своими глазами, оставалась еще надежда, что обознался, что это была не она.

На мосту и по берегу Мухавца среди привычных уже серых и зеленых трупов прибавилось много новых, выделялись они красными, белыми, голубыми бугорками…

Сержант и Кулибаба, вернувшись в казарму, застали Фокина возле амбразуры. Неотрывно глядя в одно место он, шевеля черными искусанными губами, грозил яростным шепотом:

— Умоетесь! Кровью своей умоетесь, гады!

* * *

Виктор Дьяконский поздно лег спать, засиделся в служебном отделении у проводницы. Наутро, хоть и проснулся с восходом солнца, с полки не встал! Курил, подремывал. Делать нечего, вагон почти пуст, пассажиры сошли в Минске. Отлеживался в свое удовольствие последние часы: в лагере не отдохнешь, самая горячка летних учений.

Поезд затормозил так резко, что Виктор головой ударился о перегородку. С верхней полки слетел чей-то чемодан, упал в проходе, на грязный пол вывалились свертки, покатились вперегонки вареные яйца. Пассажиры на разные голоса ругали распроклятого машиниста.

Еще раз дернулся поезд и остановился. Виктор пошел разузнать: почему? Выпрыгнул из вагона на придорожный гравий. Весело светило большое утреннее солнце. Оно еще не успело прогреть остывший за ночь воздух, было свежо, дышалось легко. В болотистой низине возле насыпи тянулись вверх тонкие и прямые стволы осинок, блестела свежая, омытая росою листва.

Мимо пробежал к паровозу начальник поезда, за ним мужчины-проводники. Виктор — следом. На ходу спросил:

— Что случилось?

— Бомбу бросил.

— Кто?

— Самолет, черный, с крестом, немец вроде!

— Ну-у-у!

— Обходчик сказал! Война!..

Путь впереди был разбит. Испуганно сопевший паровоз стоял возле глубокой воронки, рельсы с обеих сторон ее были скрючены и откинуты в стороны. Под насыпью валялись далеко отброшенные шпалы. Перед самыми колесами паровоза поперек пути лежал вырванный из земли телеграфный столб, весь опутанный проводами. Воронка была свежей, от нее еще пахло серой.

Впереди на равнине виднелись постройки и заводские трубы — несколько километров не дошел поезд до узловой станции Барановичи, от которой по пяти направлениям разбегались железнодорожные линии.

Виктор не мог поверить, что началась война. Безоблачно-ласковым было небо. В тишине щелкали и пели птицы, деловито и буднично жужжали шмели, перелетая с цветка на цветок. Над зеленым, отцветшим уже полем ржи резвился жаворонок: недвижно висел в воздухе, падал к земле, а потом стремительно и легко взмывал ввысь.

Только когда появились над Барановичами самолеты, маленькие, похожие издалека на стаю галок, когда донеслись с той стороны трескучие взрывы, Виктор понял: свершилось то, чего он дожидался. Пришло время смыть позор с себя и с семьи. Пусть он погибнет, но никто после этого не посмеет косо взглянуть на маму и Олю, никто больше не посмеет оскорблять их. Впрочем, мысль о собственной смерти пронеслась вскользь, не потревожив его. Он был слишком обрадован и возбужден, чтобы думать об этом.

Виктор решил как можно скорее добраться до Бреста.

В вагоне торопливо запихал в вещевой мешок кружку, ложку, остатки домашней снеди. Девушка-проводница стояла возле подножки, держа в руке никому не нужный красный флажок. Виктор обнял ее, поцеловал горячую щеку; она ахнула, села на ступеньку, залившись краской. Дьяконский сбежал вниз по откосу на тропинку среди осинок.

— Ой, да куда же вы! — крикнула вслед ему девушка.

— Искоренять гидру капитализма! До свидания! В Брест приезжайте! — приветственно махнул он рукой и пошел быстро, ни разу не оглянувшись.

Обдумывал, что предпринять. Надо сделать в комендатуре отметку в отпускном билете о задержке. На станции — узнать, пойдут ли поезда в сторону Бреста. Если нет, ловить попутную машину.