Неизвестные солдаты - [72]

Коротилов засопел, поднялся со стула, крикнул сердито:

— Ну, чего бровями-то ерзаешь!.. Мальчишка ты желторотый. Я к тебе приглядывался, думал — хороший командир растет. А ты? Первую трудность встретил — и на попятную? Назад, по-рачьи? Что мне своя часть, что мне долг, что армия! Покой дороже. Так, что ли?

— Нет. Армию я люблю.

— Вот она, любовь-то твоя, — на этом листочке! Трудно стало: комиссар недоволен, товарищи косо посматривают… А почему мне довольным быть? Мне и ты и Горицвет оба одинаковы, оба в сыны годитесь. А ты знаешь, как хороший родитель за дитем смотрит? Год да другой жениться не разрешает. Пусть походит парень с девушкой, приглядятся друг к другу.

— Поздно, товарищ комиссар, говорить об этом.

— Я не только о женитьбе твоей говорю, но и о бумаге об этой. Все рывком, все комом, не продумав как следует… Свои обиды на первый план выперли, все заслонили. Ты ведь комсомолец, политинформации проводишь. Знаешь, что на белом свете творится. Половины Европы за дымом не видно. Лондон горит, Белград, Афины. В небе самолетов больше, чем птиц, на поле танк скорее, чем трактор, увидишь…

— Не у нас.

— Сегодня не у нас, а завтра? Ты знаешь, что будет завтра?

— А вы знаете?

— Да. — Коротилов ткнул в пепельницу горящую папиросу. — Разве империалисты смирятся с тем, что мы существуем? Можешь не сомневаться, попробуют нас задушить. И первыми примут бой те, кто здесь, на границе.

— По-вашему, я бегу с переднего края? — побледнел Бесстужев. — Я… Я дезертир? — с трудом выдавил он. — Так понимать вас?

— Понимай, как хочешь, — отвернулся от него Коротилов.

Оттолкнув табурет, Бесстужев шагнул к комиссару, протянул руку.

— Дайте рапорт.

— На столе.

Лейтенант схватил бумагу, долго и ожесточенно рвал ее на мелкие клочки, бросил их на пол. Сказал почти шепотом, от негодования спазмы стиснули горло:

— В старое время я вызвал бы вас на дуэль. На шесть шагов… Разрешите идти?

— Куда?

— Все равно. В роту или на гауптвахту.

Коротилов повернулся к нему, смотрел подобревшими глазами.

— На гауптвахту за такие слова стоит. И под строгий арест.

— Когда прикажете садиться?

— Остынь, горячка. — Коротилов ногой придвинул ему табурет. — Ишь ты, дуэль выдумал… Да разве мыслимо это при современном оружии? — улыбнулся он, подкручивая усы. — А на саблях смог бы, а, лейтенант?

— На чем хотите! — Голос Бесстужева все еще дрожал от обиды.

— Ну, нет. Из автомата — это бы ты смог. А на саблях тебе со старым кавалеристом не потягаться.

— Да вы не смейтесь, товарищ комиссар.

— Рассердился?

— Очень.

— И хорошо. Какой это командир, если у него гордости нет… Но и мне, лейтенант, тоже обидно. Всю жизнь Красной Армии отдал. Верю — достойная смена нам, старикам, пришла. А ты с бумажкой этой. Ведь не я, не ротный службу с тебя требуют — народ тебя на передний край послал.

— Товарищ комиссар, хватит об этом. Больше не повторится.

— Ладно… Закурим давай.

Папироса успокоила Юрия. Перестали вздрагивать руки. Только уши горели еще от пережитого волнения.

— Разрешите мне, товарищ комиссар, сказать кое-что. Может, мои слова глупыми покажутся, так хоть сам себя успокою.

— Слушаю.

— Знаете, моя жена в городе живет…

— Жена? — спросил Коротилов.

— Да, жена, — твердо ответил Бесстужев.

— Хорошо, — кивнул комиссар, и Юрий понял, что этот вопрос решен теперь раз и навсегда.

— Так вот, Полина живет на частной квартире. Ходит в магазины, на рынок. Мы с вами люди официальные, нам не все скажут. А при ней местные жители не стесняются. У многих местных на той стороне Буга родня осталась, так они умудряются со своими связь поддерживать.

— Ну-ну, — заинтересовался Коротилов.

— Говорят люди: германа на том берегу богато стало. Поверить им, так немцы большое количество техники за Бугом сосредоточили. И орудия, и танки. Извините, товарищ комиссар, — бабьи сплетни передаю, но что-то много сплетен этих…

— Извинять нечего, правильно сказал. Я и сам кое-что знаю.

— А у нас пушки без боеприпасов. Автоматы на складе. Просил хоть один для занятий — не дают. Распоряжения нет.

— Ладно, лейтенант, это я учту. — Комиссар хмурил седые брови. — Будут еще новости — приходи…

Поднявшись по крутым ступенькам наверх, Бесстужев вздохнул, привычным движением поправил портупею. Сырой воздух приятно холодил горящие щеки. На душе было легко. «Так, наверно, раньше с исповеди уходили», — улыбнулся он.

Издалека донеслась песня — в лагерь возвращались роты. Бесстужев заторопился: надо было отвести взвод в столовую и ехать на вокзал провожать Дьяконского.

* * *

В этот вечер долго горел свет в землянке полкового комиссара Коротилова. Давно прозвучал сигнал отбоя, затих лагерь, давно спали уставшие за день красноармейцы и командиры, а комиссар все еще сидел за дощатым столом, писал очередное политдонесение. И не столько писал, сколько думал.

Разговор с Бесстужевым взволновал Коротилова. Собственно, лейтенант не сказал ему ничего нового. Комиссар и сам знал о том, что за Бугом сосредоточиваются немецкие войска, что на границе неспокойно, что почти каждый день появляются над нашей территорией фашистские самолеты. Бесстужев только лишний раз напомнил ему об этом.