Неизвестные солдаты - [60]

Неприятно было то, что мать в последние дни сухо и сдержанно обращалась с ним, будто он оскорбил ее чем-то. Отец, хоть и хмурился чаще обычного, говорил с Игорем спокойно.

С дальнего конца оврага донеслись приглушенные крики, удары палок по деревьям. Это пошли загонщики, выгоняя волков из логова вверх по оврагу, оцепленному с обеих сторон красными флажками. Игорь вскинул ружье. Гладкое ложе холодило правую щеку.

Загонщики приближались, крики становились отчетливей. Прислушиваясь к шорохам, Игорь напряженно всматривался в кусты. Глаза застилало туманом, но он боялся пошевелиться, поднять руку, чтобы вытереть их.

Выстрел, гулко раскатившийся слева, заставил Игоря вздрогнуть. «Туда пошли!» Он повернулся в ту сторону и вдруг увидел волка. Вытянув длинное серое туловище, волк медленно крался, почти полз шагах в двадцати от него, совсем не там, где ждал Игорь. Прижав острые уши, оскалив красную пасть, он спружинился перед поваленным деревом, собираясь прыгнуть.

Серый ком легко взлетел в воздух, и в эту секунду Игорь нажал курок. Волк ткнулся головой в снег, вскочил, стремительно метнулся в сторону. Игорь, уже не видя его, ударил вторым зарядом, побежал, увязая в сугробах.

В лесу бухали выстрелы, и совсем близко, и в отдалении.

Возле поваленного дерева Игорь увидел на примятом снегу ярко-красные, глубоко запавшие пятна.

— Ну, где он? Упустил? — выскочил из кустов дядя Иван, потный, с засунутыми за пояс рукавицами. — Эх, упустил, парень! Матерый на тебя шел!

Игорь молча указал на кровавый след.

— Иван, тут он! — крикнул Григорий Дмитриевич.

— Ну-у-у! Я думал — Игорь стрелял!

— Я подранка добил!

Волк лежал на боку, вытянув лапы. От красного, мокрого языка, вывалившегося на снег, шел еще легкий парок.

— Хорош зверюга! — удовлетворенно говорил Григорий Дмитриевич, наклонившись над ним. — Достань-ка кисет, Иван. Замучился без курева, пока стоял… Но ты смотри, до чего же живуч, черт. Игорь ему в шею две картечины всадил, а он галопом на меня выскочил.

— Волчица ушла, — свертывая папиросу, рассказывал дядя Иван. — Как услышала выстрелы, назад повернула. Возле оклада проскочила. Опытная, видать, стерва. Дед Сидор ее в упор видел. И трех переярков с собой увела.

Игорь, опершись на ружье, рассматривал волка. Вблизи он не казался серым, густая шерсть его имела красноватый, ржавый оттенок. Вдоль спины по хребту тянулась ремнем черная полоса. Лобастый, широкогрудый, с подтянутым животом и сильными ногами, он и сейчас, мертвый, был по-своему красив. Его полуприкрытые, остекленевшие глаза с укором глядели на Игоря, будто спрашивали; «Зачем ты убил меня? Что я тебе сделал?»

Игорь отвернулся. Стало жаль этого ловкого, быстрого зверя, без движения валявшегося теперь на снегу.

— Ты что молчишь, парень? — обратился к нему дядя Иван.

— Так… Ноги замерзли.

— А мы вот выпьем сейчас для сугреву.

Подошли остальные охотники и загонщики, притащили еще трех добытых волков: двух молодых и одного покрупней — переярка. Брагин приказал всем разрядить ружья.

Уселись тут же, кто на пенек, кто прямо на снег, достали четыре бутылки водки. Дядя Иван охотничьим ножом резал сало.

— После честного труда выпить рюмку нет вреда, — гудел Брагин, казавшийся огромным в белом халате поверх полушубка.

Григорий Дмитриевич, опрокинув в рот стопку, провел ладонью по губам, крякнул.

— Люблю жизнь охотничью… Как на фронте, бывало…

— Тут еще почище, чем на фронте, — прожевывая хлеб, торопливо заговорил дед Сидор. — Я на ерманской войне такого страха, как сегодня, не натерпелся. Эта волчица на меня ажник с рыком кинулась. Ей-богу, — перекрестился он. — Я оступился и в снег. А переярки через меня. Герасим сбрехать не даст, он видел. Один зубами — хрясть! Думаю все — отходил Сидор по этому свету. А он, стервец, промазал, по армяку клыком полоснул. Гля, дырка какая, — показывал Крючок порванную полу. — Чего я теперь Федьке скажу? Он с меня душу вынет или волчиную шкуру потребует.

— Эй, дед, дед, ты к шкуре не подбирайся, — смеялся Брагин. — Шкуры сдадим и деньги поровну. А армяк твой еще раньше дырявый был.

— Промежду прочим, ты в этом деле первый виновник, — наступал на лесничего Крючок, щуря замаслившиеся от водки глаза. — Кто это приказал из берданы патроны вынуть? Ты приказал! Эти волки только по дурости меня не затерзали. Я перед ними как малый ребятенок лежал, борода в снегу и копыта врозь. А советская власть что говорит? Нынче каждую кадру беречь надо.

— Значит, я против власти пошел? — приседал от смеха Брагин.

— А ты как думал! — хорохорился Крючок, воинственно выставив жиденькую бороденку. Не понять было, шутит или говорит серьезно. — Ты хоть и партейный, а правительственных решеньев не знаешь.

— Я, дед, охотничий закон знаю: загонщик оружия не имеет. Всадил бы ты в охотника порцию дроби — это бы действительно кадр был.

— Моя дробь, Дорофеич, для охотника безопасная. Ей только птицу бить, да и то ежели впритык с самого заду. Ты бы мне еще рюмашку плеснул, а сам посмотрел. Патроны-то в твоем кармане лежат.

Пока дед Крючок возился с бутылкой, Брагин, посмеиваясь, выковырял из гильзы бумажный пыж. На широкую ладонь горкой высыпалась из патрона белая соль.