Крейсер ушел, словно растаял в дальней туманной дымке, а Булгаков долго еще стоял над обрывом. С той стороны, где исчез корабль, дул холодный пронизывающий ветер и все ближе наползала стена тумана. Из-под нее бесшумно выкатывались длинные валы, неслись к берегу, гулко разбиваясь о камни, взметывая каскады крупных сверкающих брызг.
Шторм усиливался, массивней и круче делались волны, превращаясь в беспорядочные водяные холмы. Стремительным и могучим был их разбег. С глубинным нарастающим ревом бросали они свою многотонную тяжесть на широкую грудь скалы, которая содрогалась под ногами Булгакова. Махнув белой гривой, волны опадали и отступали с бессильным шипением, обнажая дно, чтобы через несколько секунд, получив подкрепление, обрушить на скалу новый удар!
* * *
— Настя, хочешь послушать мое стихотворение?
— Да, конечно!
— Только ты не суди очень строго, — смущенно улыбнулся Альфред, протирая очки. — Это вылилось сразу, в один прием. Я еще не знаю, что это будет. Может, начало поэмы, а может…
— Ты не рассказывай, ты читай, — ласково попросила она.
Ермаков отвернулся, глядя в окно. Тихо и взволнованно прозвучал его голос:
Разобраться, мы были с тобою ребятами,
Нам бы книжки читать, целоваться с девчонкой весной.
На ступени семнадцатой стали солдатами,
Нам винтовка казалась тяжелой и слишком большой.
Мы курили махру и умели стрелять из орудий,
Не робели в разведке глухою ночною порой.
Девятнадцатилетний, с осколком ты встретился грудью,
А меня отшвырнуло взрывною волной…
Годы быстро летят, подрастают уж дети
У девчонки, с которою был ты знаком.
Поседевшая мать бережет извещенье о смерти
С зажелтевшим от времени школьным твоим дневником.
Вспоминаю о «фрицах» спокойно, без ярости,
Батареи умолкли, пехота не просит огня.
Но, тебя схоронив, и к себе не оставил я жалости.
Это просто случайность, что ты там погиб, а не я!
Буду славить Победу, тобою и мною добытую!
Я тебе посвящаю работу свою,
Чтобы в книгах прожил бы ты жизнь непрожитую,
Чтобы вечно стоял направляющим в нашем строю!
— Игорь! — бросилась к нему девушка. — Это ведь об Игоре, да?
— И о нем, и о всех тех, кого я знал и любил. О старых и молодых, о прославленных и забытых. О всех солдатах! — сказал Ермаков, закрывая свою тетрадь.
1956–1967 г.
