Неизвестные солдаты - [397]

Вообще служба давалась ему легко. Городским интеллигентным ребятам, отощавшим за время войны, трудно было привыкнуть к физическому напряжению, к нарядам в кочегарку, к марш-броскам, к разгрузке угля и прочим «веселым» прелестям. Эти ребята легче усваивали радиотехнику и теоретические дисциплины, мучавшие парней, приехавших из деревень. А Славка был в середине. Физическая закалка у него дай Бог, хоть с виду и тощий. Вырос в учительской семье, на школьной парте не зря штаны протирал, долбил физику с химией.

К тому же и некоторые навыки службы познал он от отца в Осоавиахиме и в истребительном батальоне. Он твердо усвоил, что самое главное — это дисциплина. Зажми свое самолюбие и подчиняйся. Даже если не уважаешь своего командира. А что поделаешь, без дисциплины всяк будет тянуть в свою сторону, и любые вооруженные силы развалятся.

Приглядевшись, Славка уяснил и некоторые тонкости, облегчавшие службу. От начальства держись подальше, вперед не высовывайся, не попадайся на глаза. А уж если попался и получил, к примеру, приказ выдраить пол в нужнике, который по-флотски именуется гальюном, то сделай это в лучшем виде. Самому выгодней. Не придется переделывать заново, да и командир после нескольких таких случаев поймет, что ты человек надежный.

На фронт Славка не рвался. Святая месть за отца и за Игоря — это, конечно, правильно. Да вот только в семье у них остались теперь три женщины и двое детишек, а он — последний мужчина. И он был рад, что попал на учебу. Война заметно пошла под уклон, пока он прокантуется месяцев десять на курсах, многое может измениться.

Кроме всего прочего, Славке очень понравилась флотская форма. Для таких длинноногих и высоких, как он, морская одежда самая подходящая. Славка договорился с портным, который работал на офицеров, и тот подогнал ему по фигуре шинель, фланелевую рубаху и брюки, взяв за это немецкую зажигалку и две пачки махорки.

Тяготило Славку только одно: сидел, как монах в келье. Просто обидно. Сколько в городе девчат, сколько женщин, которые тоскуют от одиночества. А здесь молодые ребята томятся без всякой пользы.

Впервые уволили его в город, когда приехал Порошин. Генерал сам позвонил начальнику курсов, попросил отпустить Булгакова. А поскольку Москвы он не знал и мог попасть в комендатуру, дежурный офицер распорядился доставить его на грузовике и предупредил, что утром грузовик снова заедет за ним.

В квартире, не сняв шинели, Славка представился генералу по всей форме: краснофлотец Булгаков прибыл в ваше распоряжение!

Прохор Севастьянович хлопнул Славку по плечу, сказал ласково:

— Раздевайся. Игорь говорил про тебя. Братишка, мол, подрастает. Ничего себе, братишка, меня обогнал…

— Правда, — кивнула Настя, не сводя с него глаз. — Просто удивительно, какой ты длинный. Игорь тоже худенький был до десятого класса. Но коренастый. А лицо… — Она умолкла, взяла его шинель, пояс с медной бляхой, потрогала пальцами полосатый воротник. — Славка-то, Славка-то наш… — И, всхлипнув, выбежала в прихожую.

Всем сделалось как-то неловко. Славка полез за махоркой. А Порошин прикрыл дверь и сказал:

— Не рано ли куришь, служивый?!

— Нет, — серьезно ответил Славка. — Не рано.

— Тогда «Казбек» вон возьми! Есть у меня думка в Одуев съездить. Вот ты и расскажи, как лучше туда добраться, где остановиться и где разыскать лесничего Брагина.

* * *

В управлении кадров генерал-майора Порошина вызвали только 15 марта.

— Ну, отдохнули? — встретил его улыбкой генерал-полковник. — Можно за дело?

— Вполне.

— Тогда поздравляю. Поедете на корпус к Рокоссовскому. Он ждет вас. Довольны?

— Разумеется. Спасибо.

— Вопросы, просьбы будут? — спросил начальник.

— Да. Можно ли взять с собой несколько человек, с которыми воюю с сорок первого? Не больше десяти.

— Мы не одобряем таких перебросок, — поморщился генерал-полковник. — Слишком много хвостов. Люди везде одинаковые. Простые советские люди.

— Мне нужно десять человек, — повторил Порошин. — Восемь офицеров и двое сержантов.

— Согласен. Оформляйте. Еще что?

— Прошу разрешения задержаться на трое суток. Нужно заехать в Тульскую область, узнать о судьбе полковника Ермакова. Вы, вероятно, помните его…

— Ермаков? — сдвинул брови начальник. — Артиллерист Ермаков? На дивизию его бросили! Помню… Можете ехать, это проще. — Помолчал и добавил неофициально: — У Рокоссовского пока тихо, пока никакой горячки. Но кадры мы туда переводим. Не вас одного…

— Да, там опасный выступ в Белоруссии. Опасный и выгодный.

— Вот именно, — засмеялся начальник, прощаясь с Порошиным. И, когда тот был уже у двери, сказал вслед: — Послушай, Прохор Севастьянович, вы же с Ватутиным еще в Генштабе служили… Умер ведь он.

Порошин повернулся к столу.

— Николай Федорович?!

— Что ж поделаешь, — развел руками начальник. — Не выдержал операции. Мне ночью прямо домой позвонили. Да вот газету возьми, посмотри.

Порошин чуть не столкнулся в дверях с каким-то генералом, входившим в приемную, прошел мимо дежурного, не ответив на приветствие: перед глазами прыгали черные буквы, с трудом укладываясь в длинные строчки.

«Совет Народных Комиссаров СССР, Народный Комиссариат Обороны СССР и Центральный Комитет ВКП(б) с глубоким прискорбием извещают… верный сын большевистской партии и один из лучших руководителей Красной Армии… В лице товарища Ватутина государство потеряло одного из талантливейших молодых полководцев, выдвинувшихся в ходе Отечественной войны…»