Неизвестные солдаты - [391]

Может, сообразил какой-нибудь интендант, а скорей всего решил сам народ: вперемежку с бойцами шли мирные жители. Старики на палках, попарно, несли тяжелые ящики. Бабы, подоткнув юбки, тащили за спиной мешки, из которых торчали головки снарядов. Подростки гнулись под тяжестью цинковых коробок с патронами. Совсем еще малые ребята несли корзинки и грибные лукошки, накрытые сверху тряпицами, под которыми желтела медная россыпь автоматных патронов.

Добирались они до соседней деревни, там передавали свой груз другим старикам, другим бабам и ребятишкам, а от них принимали раненых воинов и назад возвращались медленно, облепив, как муравьи, самодельные носилки со стонущими бойцами.

Под вечер чаще стали появляться на дороге артиллеристы. Бросив выдохшихся лошадей, они впрягались в брезентовые лямки, с надсадным хрипом, как бурлаки, тянули вперед свои пушки. Где-то за мутным дождевым горизонтом текла разлившаяся река, саперы тащили бревна, чтобы навести мост. Связисты волокли столбы, вкапывали их, вычерпывая из ям густую грязь, прокладывали телефонные линии. То в одном, то в другом месте падал обессилевший боец на неуютную землю и лежал в вязкой жиже, пока не поднимали его проходившие мимо товарищи.

Люди брели понуро и молча, разбившись на мелкие группы. Только на перекрестке грудилась большая толпа, слышались там громкие голоса и даже хохот. Удивленные бойцы поднимали головы, откидывали мокрые капюшоны и останавливались возле щита.

Поперек надписи, извещавшей, что до Берлина 1500 километров, поперек строгих готических букв было размашисто начертано суриком: «ДОЙДЕМ!!!»

Оживали усталые лица, веселей светились глаза. Перекурив и словно бы сбросив с плеч груз усталости, бойцы отправлялись дальше, туда, где по-весеннему перекатывался недалекий артиллерийский гром.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Часть первая

Весна 1944 года рано пришла сменить короткую и теплую зиму. В середине февраля на Украине подули с юга сырые мягкие ветры, поднимались по ночам туманы, съедая рыхлый неглубокий снег. Днем в лесу пахло оттаявшей корой. Быстро набухали почки. К вечеру подмораживало, тонкий ледок звенел под ногами.

Генерал Ватутин ехал в 60-ю армию к Черняховскому. Близились сумерки. По дороге расхаживали деловитые, похудевшие в дальнем перелете грачи. Водитель сказал, что днем видел жаворонка. Ватутин усомнился: слишком рано. Но шофер упорствовал — он ждал генерала в штабе 13-й армии, а тут как раз закричали, что в небе жаворонки.

— Мог бы меня позвать, — с упреком произнес Николай Федорович, поднимая воротник шинели: в машину проникали струйки холодного воздуха. — Я с прошлого лета жаворонка не слышал. А люблю их, весну люблю. Весной и жить веселей, и сил больше, и голова лучше работает. — Ватутин усмехнулся, сцепил на животе пальцы рук. — Вот позавчера обнову себе заказал. Фуражку легкую и с большим козырьком. Чтобы солнце не било в глаза. По-моему, большой козырек удобней. И для шоферов тоже.

— Посмотрю, как у вас будет, — ответил водитель.

— Да, спешить не надо, — сказал генерал и надолго умолк, задумался, полузакрыв узкие, глубоко запрятанные глаза. Шофер, изредка поглядывая на него в зеркальце, думал: неужели генерала всерьез занимают жаворонки и козырек? Ведь у него столько забот, он держит на своих плечах целый фронт. Про него пишут, что он — выдающийся военный талант. А он сидит и рассуждает о фуражке. Может, он просто отдыхает? Или говорит одно, а мысли заняты другим?

Скоро Ватутин будет маршалом. Это ни для кого не секрет, тем более для шоферов. Ждут только указа. Ходят даже слухи о том, что его назначат заместителем Верховного Главнокомандующего. Тогда дело плохо: Николая Федоровича заберут в Москву, придется возить нового генерала, привыкать к новому начальнику.

Шофер расправил занемевшие плечи и чуть подался вперед. Дорога втянулась в лес, голый и неуютный. Среди серых сугробов виднелись проталины. Колея петляла, огибая воронки. «Студебеккер» с автоматчиками, двигавшийся впереди, замедлил скорость. Водитель хотел посигналить: чего, мол, тормозишь, ночь скоро, спешить нужно, но не стал, чтобы не тревожить Ватутина.

Лес поредел, впереди завиднелась большая прогалина, появились крайние дома деревни Милятин. Длинная широкая улица, а на ней ни единой живой души. «Поумирали все, что ли?» — удивился шофер и вдруг вскрикнул от острой боли, опалившей его лицо. Где-то длинно, безостановочно стрекотал пулемет, осколки стекла впивались в щеки и в лоб шофера, но он, ослепший, окровавленный, теряя сознание, все же сумел остановить машину, едва не врезавшись в корму «студебеккера».

Из кузова прыгали ошалевшие от неожиданности автоматчики, строчили куда попало: в лес, по домам, вдоль улицы. Ватутин, широко расставив ноги в лакированных сапогах, стоял между двух машин, медленно поворачивался, осматриваясь. Среди шума и суматохи властно прозвучал его спокойный голос:

— Противник слева от дороги, в лесу и на окраине деревни. Капитан, где пулемет? Прикройтесь пулеметом и ведите автоматчиков туда!

По кузову «студебеккера» ударили разрывные пули. Их мелкие осколки разлетались по сторонам. Ватутин, пригнувшись, добежал до кювета и лег в мокрый снег.