Неизвестные солдаты - [193]

Старшина, который и вообще-то не привык отказываться от чарки, был окончательно убежден таким веским доводом и незамедлительно шмыгнул в калитку.

Дьяконский отправился дальше один. В центре села изредка рвались мины, немцы вели беспокоящий огонь.

Справа, на участке Патлюка, потрескивали далекие выстрелы. Виктор размышлял о сегодняшнем приказе и о предстоящем ночью отходе. Соображал, что делать с обувью. У многих красноармейцев развалились ботинки. Надо было найти сапожника…

Раньше он жил в постоянном нервном напряжении, болезненно реагировал на малейшую обиду, на малейшее подозрение. А теперь все это казалось ему пустым и мелким.

Жизнь воспринималась теперь в двух масштабах. Один был огромен: беспокойство за свою страну, чувство ответственности перед ней. А второй малый: забота о насущных делах своей роты, о патронах, о каше, об отдыхе красноармейцев. Между этими масштабами не оставалось места для своего «я». У Виктора исчезла мучительная раздвоенность. Ему были безразличны косые взгляды Горицвета, ему было все равно, что думают начальники о его прошлом. Ему доверили роту, и он был рад этому. Но если бы снова стал рядовым красноармейцем, то не испытал бы большого огорчения. Главного доверия — защищать Россию — его никто не смог бы лишить. Он имел такое же право, как и все, сражаться с врагами своей страны. И он внутренне был горд тем, что ни разу не струсил в бою, что не ищет тихого местечка, а наоборот, первым вызывается идти туда, где опасно.

* * *

Захаров целый день провел в штабе армии. Договорился о пополнении, о доставке боеприпасов. Собирался уже уезжать, когда его попросил зайти к себе полковник из Особого отдела. Полковник не раз бывал в хозяйстве Захарова, они встречались на совещаниях и были, что называется, на короткой ноге. Но на сей раз полковник вел себя сдержанно. Кабинет его находился в помещении районного отделения милиции. Комната была сумрачная, с низким потолком. Мебели в ней — массивный стол, два стула да несколько сейфов возле стены.

Полковник запер дверь на ключ. Это насторожило Захарова. Хоть и не чувствовал за собой никакой вины, знал, что это учреждение не из приятных. Полковник, перехватив взгляд Захарова, улыбнулся.

— Не хочу, чтобы нам мешали.

— А что случилось?

— Потолковать надо, — уклонился от прямого ответа полковник, щуря глубоко запрятанные глаза.

Нельзя было понять, что они выражают. По возрасту, полковник был не старше Захарова, но голова у него вся седая, лишь спереди пробивались кое-где темные прядки волос. У него не было левой руки, и, может быть, поэтому грудь с двумя орденами боевого Красного Знамени казалась непропорционально широкой.

Он открыл ящик, вытащил серую папку, бросил ее на стол. Произнес иронически:

— Видишь, дело на тебя пришлось завести.

— В преступники угодил? Вот уж и не думал, и не мыслил!

— Ты только не ершись, Захаров, — дружелюбно сказал полковник. — Давай спокойно посмотрим, что к чему. Дела ведь тоже разные бывают. Тут вот на тебя сигналы поступили, а по-простому сказать, — доносы. Мы и сами разобрались, но мне кое-что уточнить надо, прежде чем начальству докладывать.

— Спрашивайте.

— Тут вот сообщают, что ты якобы приказ товарища Сталина не выполняешь. Отступая, не уничтожаешь мосты. Конкретный пример приводится — мост на Проне.

— Где? На Проне? — припомнил Захаров. — Да там мостишко-то дерьмовый был, на соплях держался. Танк по нему не пройдет.

— Мостишко, может, и дерьмовый, а подкладку подвели политическую. Опытный гражданин писал, знает, как такие бумаги составлять надо. Тут вот сказано, что через этот мостишко немецкие мотоциклисты к тебе в тыл проскочили и вызвали панику. Было?

— Было.

— Вот видишь, — удовлетворенно улыбнулся полковник. — Знающий гражданин бумажку писал. Умеет к каждому кушанью подобрать нужный соус.

— Просочилась разведка, — сказал Захаров. — Шесть или восемь мотоциклистов. Их тут же и прикончили. А мост мы не трогали, через него на восток беженцы и стада шли. Мы еще за этот мост бой немцам дали, уничтожили несколько танков. Даже в газете про нас писали.

— Знаю, — кивнул полковник. — Я вырезку из газеты положил в папку как документ. Ну, а мост-то вы все-таки взорвали или нет?

— Взорвали!

— Точно помнишь?

— Люди живы, которые это своими руками сделали.

— Ну, хорошо. Еще имею к тебе такой вопрос: ты что это пораженческие настроения распространяешь?

— Вздор! — сказал Захаров. — Это чистейшая клевета. Как я могу распространять такие настроения, если сам уверен, что через год, через два, пусть через три года, но мы в конце концов победим?

— Вот-вот, через три года, — недовольно поморщился полковник. — Зачем ты в такие разговоры пускаешься? Скажи еще — через пять лет.

— А вы как думаете — через месяц?

— Мало ли что я думаю. Я знаю, что подобные беседы с подчиненными вести не для чего. Надо ориентировать людей на победу, а ты — три года. Понимаешь, Захаров, это тот самый случай, когда слово — серебро, а молчание — золото. Ну для чего, спрашивается, говорил ты командирам, что немецкая армия сильнее нашей?

— И это известно?

— Как видишь.

— Я говорил, верно, только с одним существенным добавлением: пока сильнее… А как же прикажете считать — мы отступаем перед противником потому, что мы сильнее его? Придет время, погоним немцев, и я первый скажу, что теперь сила на нашей стороне. А пока мы на фронте должны каждый за двоих, за троих воевать. Вот как я говорил.