— Почему же тогда не дают они согласия на участие в международном конгрессе, который мы предлагаем созвать в Москве или Вашингтоне? Да и по сведениям, поступающим в Институт физики Земли более чем с четырехсот сейсмических станций мира, совершенно очевидно, что они все-таки продолжают свои эксперименты. Надеются, наверно, получить нейтринографию внутреннего ядра планеты и закрепить этим свой приоритет в области исследования недр Земли. Однако это не такое простое дело. Мы убедились в том на собственном опыте. Делать это надобно сообща, без торопливости, чреватой многими бедствиями. Мы ведь и собираемся как раз предложить им на конгрессе наше сотрудничество. Ох, боюсь я, что все это кончится если и не грандиозной катастрофой планетарного масштаба, то одновременным землетрясением сразу в нескольких сейсмических зонах мира.
Слова профессора Кречетова оказываются пророческими — землетрясения силою до шести-восьми баллов происходят вскоре в один и тот же день и даже примерно в одно и то же время в Перу, Чили, Объединенной Арабской Республике, Индонезии, Китае и Японии. Такого никогда еще не бывало. И это буквально будоражит весь мир. Многие государства требуют специального заседания Организации Объединенных Наций. А американцы соглашаются, наконец, на созыв международного конгресса в Вашингтоне.
Перед отъездом на конгресс профессор Кречетов заезжает к Русиным попрощаться с Василием Васильевичем и Алексеем.
— Ну, друзья, пожелайте нам удачи! — говорит он. — А вы, Алеша, не забывайте Варю. Ни разу ведь не навестили ее с тех пор.
— Да ведь все некогда, Леонид Александрович…
— Вам-то некогда! Да ведь вы люди свободной профессии.
— Потому и некогда. Нет у нас, писателей, никакой охраны труда, вот мы, по выражению небезызвестного вам фантаста Омегина, и вкалываем день и ночь до первого инфаркта. А у кого уже был — до очередного.
— Ну уж, положим, Омегин-то ваш так не вкалывает, — смеется профессор.
— Он не вкалывает, это верно, но зато другие…
— Верно, верно! Сам видел, как вкалывали эти другие даже в приморском Доме творчества, полном соблазнов. Ну, а нам придется, видно, по ту сторону океана немало потрудиться, хотя сама планета своим недавним тяжким вздохом изрядно помогла нам в этом деле.
— Надеюсь и я помочь вам своею повестью о трагической судьбе планеты Фаэтон, — говорит Алексей Русин.
А потом, когда садится он за свою рукопись, никак не может избавиться от сомнений: только ли излишняя любознательность ученых Фаэтона погубила их планету?
Ну, а правительства? Без их ведома разве могли производиться эксперименты такого масштаба? А если так, то обнаруженная учеными возможность вызывать искусственные землетрясения не могла разве вскружить голову тем, кто мечтал о мировом господстве? На нашей планете все наиболее значительные открытия почти всегда обращались ведь в средства ведения войны. Да и сейчас, едва просочились в печать первые скудные сведения о нейтриноскопии земного ядра, как за океаном завопили уже о новом, геологическом оружии глобального характера.
Весьма вероятно, что и на Фаэтоне не только увидели возможность подобного же применения этого открытия, но и попытались с его помощью решить судьбу двух социальных систем своей планеты. И как бы ни договаривались между собой ученые Фаэтона не способствовать этому, среди них нашлись, наверно, такие же милитаристски настроенные представители науки, как доктор Эдвард Теллер и Вернер фон Браун на нашей Земле. А погиб ли их Фаэтон из-за того, что ошиблись они в расчете мощности нейтринных импульсов или не учли явлений резонанса недостаточно изученной внутренней структуры своей планеты, после происшедшей катастрофы это уже не имело большого значения.
Алексей еще не написал тех глав, в которых должна изображаться гибель Фаэтона, но он уже с достаточной отчетливостью представляет себе его агонию. Погибал он, наверно, не сразу. Гибель его не могла быть похожей на взрыв. Скорее всего первыми стали рушиться какие-то внешние связи планеты. Может быть, сначала исчезло ее магнитное поле. А это повлекло за собой распад поясов радиации и ионосферы.
И уже одного этого было, конечно, достаточно, чтобы погубить если не жизнь, то цивилизацию на Фаэтоне. На него обрушился, наверно, значительно больший поток космических частиц, вырвавшихся из «ловушек» радиационных поясов. А ионосфера при этом утратила, конечно, свою «зеркальность», перестала отражать радиоволны, разладив радиосвязь на всей планете.
Не мог не прийти в негодность и компас. Размагнитились, наверно, постоянные магниты, а сердечники электромагнитов потеряли способность намагничиваться.
А резонанс тем временем продолжал расшатывать связи внутренних сфер планеты. Все более слабела и гравитация, позволяя силам тяготения соседних планет и Солнца расчленять одрябшее тело Фаэтона…
Алексей не очень еще уверен, найдет ли он нужные краски для изображения столь мрачной картины, но убежденность в необходимости нарисовать такую картину, чтобы предостеречь человечество от страшной участи Фаэтона, вселяет в него недостающие силы.
Москва — Гагра
