Неизвестная война - [161]

Во время процесса перед судебной палатой Карлсруэ Сташинский дал показания, что «действовал по приказу». В итоге он был приговорен к восьми годам тюремного заключения. Многие обвиняемые на Нюрнбергском процессе тоже действовали по приказу, но их приговорили к смертной казни — им не повезло, они не принадлежали к КГБ.

После семи лет борьбы против УПА советская армия и НКВД усмирили Украину. Они убили Коновальца и Бандеру, но не могли уничтожить украинский народ. Многотиражная пресса об этом умалчивает. С 1952 года каждый год тысячи украинцев являются жертвами арестов и депортаций. В 1972 году произошли кровавые уличные беспорядки на Южной Украине. В июне бастовали тысячи рабочих Днепродзержинска; они нападали на здания, где находились комитеты большевистской партии, комсомола, КГБ и МВД, и поджигали их. Толпа пела гимн УПА. В сентябре и октябре того же года начались новые, небывало бурные демонстрации в Днепропетровске, одном из самых важных промышленных узлов Центральной Украины. Бунтовщики овладели многочисленными городскими районами. Подразделения милиции открыли огонь, в результате более 50 человек оказались убиты. Власти вынуждены были провести дополнительную мобилизацию из числа комсомольцев и дружинников. В 1973 году прошли новые демонстрации, на этот раз крестьян, в южно-украинских колхозах. Мировая пресса об этом умалчивала.

Зато в 1963 году коммунистические газеты обвинили меня, что во время войны я имел «пистолет с глушителем, стрелявший отравленными иглами». Утверждалось, что у меня были намерения воспользоваться им, чтобы «убить Сталина». В десятках газет написали, что я «испытал» этот пистолет на заключенных в концентрационном лагере Заксенхаузен. К какой категории принадлежат люди, поверившие, что я и мои товарищи способны стрелять в беззащитных людей? Ведя нетрадиционную войну, я старался не стрелять и не давать приказов открывать огонь, чтобы избежать кровопролития, что в значительной мере мне удалось благодаря использованию момента внезапности. На фронте я встречался, также как и мои товарищи, лицом к лицу с неприятелем. Я повторяю еще раз, что наши противники были храбрыми людьми — и партизаны Тито, и русские солдаты, и американцы.

Возможно ли, чтобы люди, стремящиеся приписать мне дерзкие преступления, не понимали, что таким образом они раскрывают свою подлость? Участвовали ли они в боях? Встречались ли лицом к лицу со смертью на поле брани? Я сомневаюсь.

В действительности журналисты — охотники за сенсациями — сформулировали против меня обвинения, повторяющие выдвинутые шестнадцатью годами ранее господином Альбертом Розенфельдом, американским прокурором, которому, несмотря на большие усилия, не удалось осудить меня в Дахау.

Этот же прокурор, господин Розенфельд, без конца допрашивал с применением особенно убедительного метода одного молодого солдата, служившего ранее в моих подразделениях. В конце он «признался», сказав: «Нам также выдавали отравленные боеприпасы».

Я попросил моего защитника, американского подполковника Дарста, чтобы он склонил свидетеля к более точному описанию этих отравленных боеприпасов, то есть по каким признакам он мог бы их узнать.

— Это очень просто, — ответил молодой солдат. — Между гильзой и пулей была нанесена красная окантовка.

После краткой консультации со мной подполковник Дарст заявил суду, что он хотел бы допросить свидетеля на следующий день. Мне хорошо были известны пули с красной окантовкой. Я не имел ничего против молодого человека, бесспорно, не отдававшего себе отчета о важности своего показания и последствий, которое оно могло иметь для моих товарищей и меня.

Однако мне как обвиненному требовалось представить доказательство, свидетельствующее о ложности обвинения «доброжелательного» господина Розенфельда. Я должен был действовать очень быстро. В Дахау некоторые арестованные каждый день выходили под конвоем из лагеря на работы. Нам удалось передать нашим друзьям соответствующие указания. На заседание, проходившее на следующий день, подполковник Дарст вызвал молодого солдата. Тогда я вытащил из кармана пулю с красной окантовкой, полученную мной ранее в куске хлеба. На минуту воцарилась тишина. Прозвучали вопросы возмущенного господина Розенфельда, но вмешался подполковник Дарст:

— Не так важно, каким образом эта пуля оказалась у нас. Важно, чтобы суд установил, к какому типу относится этот патрон. Я прошу Высокий суд разрешить свидетелю тщательно осмотреть его и сказать, действительно ли этот патрон является одним из тех, которые раздавали иногда офицерам и солдатам, воевавшим под началом полковника Скорцени.

Свидетель тотчас же заявил:

— Да, это один из отравленных патронов, которые нам выдавали во Фридентале.

— Я прошу свидетеля, — сказал полковник Дарст, — еще раз внимательно осмотреть патрон и подтвердить, что он совершенно уверен и не ошибается. Это показание имеет первостепенное значение. Точно ли этот патрон является одним из тех специальных патронов — отравленных, как сказал свидетель, которыми его вооружили?

— Я в этом абсолютно уверен.

— Очень хорошо! Я благодарю свидетеля. Прошу Высокий суд дать возможность высказаться обвиняемому.