Неизданный Хармс - [9]

Обыкновенно, рассказывая о фазе накопления, человек мягко сгибает ладони и несколько раз сближает их друг с другом, описывая в воздухе полукруги. Фазу отсекания человек изображает так: он, твердо выпрямленными ладонями, рассекает по диагоналям воздух перед собой, в разных направлениях.

Мы думаем, что и при исполнении Шопена, фазу отсекания надо играть более твердой рукой, чем фазу накопления.

Отсеканием всегда служит некая повторяющаяся музыкальная фигура, изображаемая при присловесном рассказе твердой ладонью, которой рассказчик рубит перед собой в разных направлениях.

В 13-ой мазурке этим ударам ладони соответствуют музыкальные ходы вниз (такты 38 и 39-ый, 40 и 41, 42 и 43).

Например, такты 38-ой и 39-ый:

Надо очень отчётливо и искусно отделить при исполнении фазу отсекания от фазы накопления.

В 13-ой мазурке после отсекания опять идёт накопление с46-го по 61-ый такт. Даётся опять новый вариант накопления, объединяющий 1 и 11 варианты, но, вместе с тем, разнящий от них небольшой погрешностью.

И вот, к концу 111 накопления, слушатель вдруг понимает, что накопление, собственно говоря, и не прекращалось, и, что его так много, что дыхание спирается. Слушатель окончательно пресыщен накоплением. И вот тут-то Шопен оставляет эту фазу и переходит к фазе вольного дыхания.

Для этого Шопен переходит в мажор и на 62-ом такте как бы распахивается дверь и дыхание делается вольным.

У слушателя создаётся на секунду впечатление, будто всё, что было до этого такта, являлось только вступлением, и что только сейчас, началось настоящее. Но когда тема этой фазы, вместо того, чтобы развиваться, постоянно возвращается к секунде

восемь раз на протяжении 32-х тактов, слушатель, несмотря на открытую фазу вольного дыхания, начинает ощущать потребность в новом решении, которое Шопен и даёт с 94-го такта в виде темы 1-го накопления. Он проводит в ней 4-ый вариант, опять создавая небольшую погрешность. И на этот раз, слушатель понимает, что то, что он, на 62-ом такте положил считать только вступлением к вольному дыханию, есть, на самом деле, решение вольного дыхания.

Засим следует фаза сложного отсекания с постоянной фигурой

Характер этой фазы импрессионистический, и потому Шопен заканчивает ее (а с ней вместе и всю мазурку) первыми четырьмя тактами, тактами настройки. Но теперь слушатель естественно воспринимает импрессионистический характер этой настройки и нисколько не удивляется, что вся мазурка заканчивается секстаккордом фа-мажора.

Таким образом мы видим, что вся мазурка состоит из 9 частей:

1. Настройка . . . . . . . . . . такты 1-4

2. I накопление . . . . . . . . . . 5-20

3. II накопление . . . . . . . . . . 21-37

4. Отсекание . . . . . . . . . . 38-45

5. III накопление (и пресыщение) . . . . . . 46-61

6. Вольное дыхание . . . . . . . . . . 62-93

7. IV накопление . . . . . . . . . . 94-109

8. Отсекание (завершающее) . . . . . . 110-129

9. Настройка . . . . . . . . . . 130-133

Мы знаем твёрдо одно, что пианист, при исполнении этой мазурки, должен четко выявить смысл каждой части и заставить слушателя почувствовать все переходы от одной части к другой.

Баллада Шопена своим строением напоминает 13-ую мазурку. Гиллельс не разобрался в смыслах баллады, и единственное, что он сказал своей игрой, это, что Шопен несколько более задумчивый композитор, нежели Лист. Это столь же бессмысленно и не существенно, как называть Чехова «певцом вечерних сумерек».

Мендельсона «Рондо-капричиозо» Гиллельс сыграл несколько лучше.

Потом он сыграл Листа «Карнавал». Такую музыку играть и слушать просто неприлично.

На бис Гиллельс исполнил «Кукушку» Дакэна. На наш взгляд ее следовало бы исполнять громче. (Мы вообще стоим всегда за более громкое исполнение и фортепьянную музыку предпочли бы слушать, сидя под роялем).

Лучше всего Гиллельс исполнил этюд Паганини-Лист «Охота».

В зале говорили про Гиллельса, поднимая плечи и разводя руками: «Это… это… это уже не артист, а само искусство!»

Больше нам сказать про концерт Гиллельса – нечего.

Даниил Хармс

<19 февраля 1939>

Письма >*

А. И. Введенскому >*

<Ленинград. 1936–1940 г.>

Дорогой Александр Иванович, я слышал, что ты копишь деньги и скопил уже тридцать пять тысячь. К чему? Зачем копить деньги? Почему не поделиться тем, что ты имеешь, с теми, которые не имеют даже совершенно лишней пары брюк? Ведь, что такое деньги? Я изучал этот вопрос. У меня есть фотографии самых ходовых денежных знаков: в рубль, в три, в четыре и даже в пять рублей достоинством. Я слышал о денежным знаках, которые содержут в себе разом до 30-ти рублей! Но копить их, зачем? Ведь я не коллекционер. Я всегда презирал коллекционеров, которые собирают марки, пёрышки, пуговки, луковки и т д. Это глупые, тупые и суеверные люди. Я знаю, например, что так называемые «нумизматы», это те, которые копят деньги, имеют суеверный обычай класть их, как бы ты думал куда? Не в стол, не в шкатулку а… на книжки! Как тебе это нравится? А ведь можно взять деньги, пойти с ними в магазин и обменять на, ну скажем, на суп (это такая пища), или на соус кефаль (это тоже вроде хлеба)

Нет, Александр Иванович, ты почти такой же нетупой человек как и я, а копишь деньги и не меняешь их на разные другие вещи. Прости, дорогой Александр Иванович, но это не умно! Ты просто поглупел, живя в этой провинции. Ведь должно быть не с кем даже по говорить. Посылаю тебе свой портрет, что бы ты мог хотя бы видеть перед собой умное, развитое, интеллегентное и прекрасное лицо. Твой друг Даниил Хармс.