Неизданные произведения культового автора середины XX века - [60]

Гуси сидят спокойно, глядят на народ и не гогочут.

Огромный красный с золотом петух привязан веревкой за ногу. Он стоит, гордо выпятив грудь, полный презрения к людям и животным.

Парень в тюбетейке купил двух куриц и привязал их за ноги к седлу велосипеда. Куры висят вниз головой и не шевелятся, будто мертвые.

Шум, гам. Из репродукторов узбекская музыка. Жара.

Идем осматривать Биби-Ханым. Вместе с нами во двор мечети входит группа немцев-туристов. Озираются, щелкают фотоаппаратами.

Развалины величественны.

Задрав головы, смотрим на разорванную арку гигантского портала. В проломе купола летают стрижи. Майолика ослепительно сверкает на солнце.

Регистан.

Даже слишком красиво.

Раньше – книги, кино, живопись, музыка. И вот – своими глазами. Синяя глазурь на синем небе. Очень синяя глазурь на не очень синем небе. Небо явно проигрывает.

Три медресе на одной площади. Площадь выложена камнем. Посередине несколько небольших пирамидальных деревьев (туя). Три гигантских стрельчатых арки смотрят друг на друга и на эти деревья.

Шах-и-Зинда.

Вовсе сказка. Мавзолеи взбираются на холм. Между ними узкая улица.

Идем по улице. Синие глазурованные порталы. За ними прохладный полумрак, сталактитовые своды, изысканный орнамент росписей, надгробия из резного камня.

Перелезаем кирпичный забор, выходим на кладбище, заросшее неизменной колючкой, и смотрим на мавзолеи издали: куча куполов на рыжем, выжженном солнцем холме. Вдали синим силуэтом руины Биби-Ханым и минареты Регистана.

Снова рынок. Мастерские ремесленников. Кузнецы, плотники, жестянщики, медники, гончары. Работают медленно, но красиво.

Полчаса смотрели, как кузнец выковывал лезвие топора. Он делал это так же, как его предки лет 300 тому назад. Он делал это долго. Такой топор, наверное, дорого стоит. В магазине неподалеку навалена гора дешевых топоров заводского изготовления. И однако же он ковал, ковал, не торопясь, уверенный в том, что его работа кому-то нужна. Мы глядели, как работает кузнец, и нам хотелось купить этот топор. Он казался нам произведением высокого искусства, он был дьявольски красив, этот обыкновенный в общем-то топор, чуть более узкий, чем обычно, с неровной кованой поверхностью, но острый, как нож. Ж. подержал его в руке и, вздохнув, положил на прилавок.

– Купил бы, – сказал он, – да тяжелый, лень везти пять тысяч верст.

Мы пошли и всё оглядывались. Издалека топор казался невыносимо красивым, от него нельзя было оторвать глаз.

Медники делали кувшины с длинными горлами – кумганы.

Плотники делали детские люльки особой конструкции, приспособленные для подвешивания к потолку.

В ларьках продавали восточные сласти – халву разных сортов, какое-то неведомое нам печенье, вареный сахар.

Пришли в чайхану. Я заказал чайник зеленого чая.

Чайханщик взял пустой чайник, бросил туда щепоть сухого чая, налил кипятку и поставил чайник на горячую плиту. Через минуту чай был готов.

Чайханщик взял со стола три грязные пиалы, поболтал ими в тазу с водой и протянул их мне. Грязная вода ручейками стекала по стенкам на донышки пиал и собиралась там в серые лужицы. Не моргнув, я забрал пиалы, забрал чайник и пошел к нашему столу.

Мы ели только что купленную на базаре крупную редиску, откусывая и выплевывая хвостики. Мы пили мутно-зеленый чай. Кругом кипел самаркандский базар. Оглушительно играла азиатская музыка.

Чай попахивал рыбой и был похож на суп. Но нам нравилось.

Потом – старый город. Идем к Гур-Эмиру. Купол его то появляется впереди, то ныряет за глинобитные стены. Он все ближе и ближе. Вот наконец последний поворот, и это чудо зодчества предстало перед нами, освещенное низким вечерним солнцем.

Перед мавзолеем высокий стройный портал с узкой аркой. Он ведет во двор, в глубине которого второй портал, и над ним – он, этот синий, гофрированный, знаменитый, тысячекратно описанный и воспетый, лучший купол мусульманского мира – жемчужина Азии, ослепляющая своей красотой всех неверных и правоверных, единственный в своем роде купол, на который небо старается не глядеть вот уже 500 лет, потому что, взглянув на него, оно тут же треснет от зависти, – ни с чем не сравнимый божественный купол, под которым покоится прах кровожаднейшего из азиатских владык.

Заплатили по гривеннику и вошли в святилище.

Пусто, сумрачно, прохладно. В центре зала несколько надгробий из мрамора и нефрита. Одно из них – Тамерлана.

По лестнице спустились в подвал. Здесь в том же порядке стоят другие надгробия. Под ними-то и лежат останки самаркандских властителей. Верхние надгробия лишь обозначают места, под которыми находятся нижние – настоящие.

Постояли. Помолчали.

Откуда-то подуло легким ветерком, и опять воздух стал недвижим.

Битвы, походы, казни, грабежи, пожары, величие, власть, могущество, кровь, пепел, вероломство, жестокость, жадность – пять столетий, как легкий сквозняк. Остались лишь кости под глыбами мрамора.

Нет, неправда. Остался Регистан. Остались Биби-Ханым и Шах-и-Зинда. Остался Самарканд. Осталось искусство. Только оно.

Поезд идет на запад. Мы сидим в вагоне-ресторане и пьем теплую, противную минеральную воду. Поезд идет резво. Через два часа – Навои.