Неизбежность странного мира - [44]

Однако стало ли нам веселее от замены землян марсианами? Некоторая разница, конечно, есть: о тех неземных астронавтах мы не можем составить себе никакого реального представления — они для нас абстракция. Но все равно жаль, что они погибли, жаль, что мы не познакомились с ними…

Вот на какие неожиданные пути завлекли нас две элементарные частицы материи — частица света и частица вещества: обыкновенный фотон и пустившийся за ним вдогонку протон-миллиардер из дубенского ускорителя. Но, пожалуй, не зря отвлеклись мы на эти пути. Стали реальней и ощутимей некоторые из основных законов, по которым живет быстрый и легкий мир элементарных частиц. И мы увидели, что, когда эти законы вторгаются в техническую проблему завтрашнего дня, перед нами, живущими в мире медленных и тяжелых земных тел, вырастают новые небывалые вопросы. Иные из них имеют самое прямое отношение к человеческой жизни и к человеческим чувствам, не так ли?

9

Много страниц назад, когда физик и старый учитель с земской бородкой начали обсуждать безуспешность погони за световым лучом, первый пообещал второму: «Сейчас вы сами придете к важным физическим идеям теории относительности…» И вот теперь настала очередь учителя спросить, когда же сбудется это обещание?

— Да ведь оно уже сбылось! — улыбнется физик. — Вы действительно сами пришли к относительности пространственно-временных отношений в природе, к зависимости массы от скорости, к эквивалентности энергии и массы. А все это — физические идеи теории относительности. Не в том порядке, как то было исторически, без формул и без скрупулезной строгости, но в общем-то довольно последовательно, а главное — с полной неизбежностью вы пришли к этим идеям, разрешая свои сомнения. Больше полувека прошло с тех пор, как увидел и нарисовал новую картину механики мира Альберт Эйнштейн, а приходится сознаться, что и сегодня свыкнуться с его выводами нелегко.

И физик добавит, что когда-то знаменитый математик Лагранж сказал о Ньютоне: «Он самый счастливый: систему мира можно установить только один раз». Лагранж ошибался. Теперь мы знаем: это можно сделать по меньшей Мере дважды! Эйнштейн был вторым самым счастливым.

Ни одна физическая теория не вызывала такой бури в человеческих умах. И Ленин недаром писал об Эйнштейне как о «великом преобразователе естествознания». Естествознания вообще, а не только механики, не только физики! Это легко понять: в 1905 году человечество узнало, что прежние естественнонаучные представления о времени и пространстве должны быть заменены новыми. Речь шла не о частных физических представлениях — не об исправлении деталей в прежней картине мира, а о революции во взглядах на закономерности движения материальных тел. Такую научную революцию не с чем сравнивать. Правда, через два десятилетия, когда к середине 20-х годов нашего века окончательно оформилась квантовая механика микромира, естествознание пережило еще одно, столь же глубокое, «потрясение основ». Но к этой новой революции многие физики были уже психологически подготовлены странностями теории относительности: после покорения Арктики легче было обживать Антарктиду. За два десятилетия, разделявших две революции в современной науке о природе, появилось больше 5 тысяч книг и статей об открытиях механики Эйнштейна. Это были открытия из числа тех, какие не могут оставаться делом одних лишь физиков. И не надо удивляться, что о теории относительности писали философы, публицисты, — писатели, государственные деятели, историки, даже богословы. А все началось в 1905, году с маленькой рукописи, озаглавленной застенчиво и не очень обещающе — «К электродинамике движущихся тел», опубликованной в 5-й тетради 17-го тома сугубо специальных «Анналов физики» — научного издания, за которым и в ту пору и позже вовсе не все теоретики считали своим обязательным долгом следить из номера в номер.

Она стала бесценным историческим документом, эта «небольшая рукопись — 30 страниц текста! И с нею связан один замечательный эпизод, который имеет отношение уже не к идеям Эйнштейна, а к его судьбе и трагизму эпохи, в которую ему довелось работать и жить. Не рассказать этот эпизод нельзя.

…В начале 1933 года, когда Гитлер пришел к власти, Эйнштейна, по счастью, не было в Германии. Он читал лекции в Калифорнии. Нацисты его ненавидели, за ним значились три «преступления»: он был неарийцем, антифашистом, противником войн. Незадолго до его поездки в Америку Амстердамский антивоенный конгресс заочно избрал его членом Постоянного комитета борьбы против войны и фашизма. Европа встретила Эйнштейна чудовищными известиями: его дом возле Потсдама разгромили гестаповцы, в Берлине было обещано 50 тысяч марок за его голову. (Не знаю, стали ли известны имена тех, кто предлагал, и тех, кто утверждал эту расходную статью в бюджете гитлеровской Германии. Может быть, идея принадлежала чиновнику-гестаповцу Эйхману и физику-гестаповцу Ленарду?)

Прожив несколько месяцев в Бельгии на приморской даче, охраняемой полицией от нацистских провокаторов и убийц, он должен был и отсюда бежать: германская граница проходила слишком близко. Судьба изгнанника в конце концов привела пятидесятичетырехлетнего Эйнштейна в тихий университетский городок Принстон по ту сторону океана.