Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов - [25]

Воронский сразу рассмотрел, что сближает лефовцев с напостовцами. Но если свои теории лефовцы доводили до абсурда, до открытой ликвидации искусства и тем самым разоблачали сами себя, то напостовцы ратовали за «синтетическое искусство», за «подлинное искусство пролетариата», хотя фактически (своим отрицанием традиций, отталкиванием от Советской власти попутчиков, непониманием специфики искусства) тоже шли к ликвидации искусства. Вот почему прежде всего ошибки напостовцев нуждались в серьезной критике.

Напостовцы справедливо борются за идейное искусство, утверждают, что в наш век только коммунизм является высшим идеалом человечества. «Кто же с этим спорит!» – говорит Воронский. Многие писатели-эмигранты «сделались литературными импотентами потому, что «самоопределились» в сторону мракобесия, за которым нет исторического будущего»[112]. Но Воронский не согласен с утверждением напостовцев, что «прежде всего важна идейная ценность художественного произведения и уже затем художественное мастерство»[113].

Призыв Воронского к писателям «сочетать художественную правду с идеалами коммунизма», «глубже, внимательнее, сосредоточеннее» изучать жизнь, «идти плечом к плечу с новыми строителями», ибо только это позволит им создавать художественно правдивые произведения, – этот призыв свидетельствует, насколько правильно понимал Воронский задачи создания новой художественной литературы. Именно поэтому он так непримирим к примитивным утверждениям Ил. Вардина, в которых выражается непонимание сложного процесса перехода попутчиков на позиции коммунизма. Вардин пишет: «Воронский должен взять за пуговичку Пильняка, Вс. Иванова, Есенина и сказать им: чтобы понять объективную истину, вы должны стать более или менее политически грамотными, вы должны усвоить основы пролетарской идеологии, хотя бы в размере уездной совпартшколы»[114]. В. Маяковский в стихотворении «Сергею Есенину» зло высмеял этот примитивизм напостовцев:

Дескать,

к вам приставить бы

кого из напостов —

Стали б

содержанием

премного одаренней.

Вы бы

в день

писали

строк по сто,

Утомительно

и длинно,

как Доронин.

А по-моему,

осуществись

такая бредь,

На себя бы

раньше наложили руки.

Лучше уж

от водки умереть,

Чем от скуки![115]

«Вопрос, следовательно, не в одном усвоении политграмоты, как то думает тов. Вардин, – как бы продолжая мысль Маяковского, говорит Воронский, – ой гораздо серьезнее и глубже. Что толку в том, что у нас целые кружки заняты передачей газетных передовиц в рифмованных стихах»[116].

В воинственном походе против попутчиков, объявленном напостовцами, Воронский увидел смертельную опасность для всей советской литературы. Он так и пишет: «Позиция «На посту» в практике ведет не к выпрямлению партийной линии, а к уничтожению и удушению современной советской литературы – и пролетарской и непролетарской»[117]. И он это обосновал. Он прежде всего решительно возражает против огульной оценки попутчиков, будто бы сплошь клевещущих на революцию или воспринимающих ее «как анархический, слепой, мужицкий бунт». Он дает свою развернутую характеристику попутчикам, которая может быть перенесена в современную историю советской литературы с небольшими коррективами и составит ее лучшие страницы: «Наши попутчики – народ довольно пестрый. Часть их следует отнести к новой интеллигенции, выпестованной революцией. Они беспартийны, но они боролись за нас, за советскую землю. Они выросли из революции, они дети революции, ее воспитанники. Таковы: Вс. Иванов, Сейфуллина, Ник. Тихонов, Асеев, А. Малышкин… Неверно, что они воспринимают революцию как анархическую, слепую, мужицкую стихию. Но они знают нашего крестьянина, знают, что, делая революцию, наш крестьянин окрашивал ее иначе, чем рабочий, и, как подлинные художники, они не могли пройти мимо этого факта. Но все их симпатии на стороне города…

Недостатки, какие у них имеются в подходе к коммунистам, объясняются сложностью и новизной темы; они мало знают внутренний быт коммунистической партии, и это тоже кладет свой отпечаток на их вещи. Но они художественно честны; их работы дают куски подлинной жизни, а не сладостно творимые легенды; живую жизнь, живого человека они начали изображать еще задолго до призывов тт. Авербаха и Лелевича. Эти попутчики первыми ударили по деревянным агиткам, по отвлеченности и схематике в художестве… Такие вещи, как «Дите», «Полая Арапия», «Цветные ветра», «Бронепоезд» Вс. Иванова, «Перегной» Сейфуллиной, «Падение Дайра» А. Малышкина, как стихи Тихонова и Асеева, останутся ценными художественными документами нашей эпохи… Общее освещение, какое они дают революции, для нас приемлемо, а от недостатков они стремятся освободиться в меру своих способностей и сил. И сколько бы тов. Лелевич ни требовал для них процентной нормы, они будут занимать такое место в литературе, какое принадлежит им по праву, в зависимости от их таланта и приносимой пользы»[118].

Затем Воронский переходит к характеристике второй группы попутчиков – «стариков». И здесь допускает серьезную ошибку, оказывается в плену распространенного тогда заблуждения. Речь идет об отношении к А. М. Горькому, которого он высоко ценит, но недопонимает его значения и относит к попутчикам. Это заблуждение трудно понять у Воронского, хорошо знавшего отношение Ленина к Горькому, вместе с которым они были у Владимира Ильича, вместе по поручению Ильича начали «Красную новь». Видимо, ошибки Горького в первые годы революции (1918–1919), резкая критика их в партийной прессе дали повод для такого распространенного заблуждения.