Неигра - [22]

– А солнце? Первые клейкие весенние листочки, ручейки на тротуарах, воробьи, которые бултыхаются в весенней луже и оглушительно чирикают?

– Конечно, если хочешь. Ты увидишь чудеса! А вот тайн для тебя уже не будет.

– Извини, что я всё о мелочах… А чистое глаженое постельное бельё, а мягкие подушки?

– Всё, что пожелаешь!

Большие руки Августы лежали на ее коленях, она склонила голову и молчала. Уже совсем стемнело, комната стала синей, а небо за окном черным. Прошкины глазки сияли жуками-бронзовиками.

– Если честно, очень хочется тебе верить.

– Иди спать, Августа, умойся, ляг в свою чистую постель, не забудь распахнуть окно и взбить подушки, и смотри в ночное небо, дыши весенней свежестью. Тебе приснятся прекрасные сны. А утром ты проснешься веселой, отдохнувшей. Будет солнце, будет новый день.

– Чтой-то ты меня уговариваешь, как младенца? Уже сто лет меня так не укладывали, – усмехнулась Августа. – Да, правда, пора спать. Поздно! А Полинки до сих пор нет дома. Боже мой, где она? Мобильник-то больше не работает. И вечно эти «Фломастеры»!

– Она скоро вернется.

Вернётся! Августа тревожилась, когда внучка допоздна пропадала, но когда она возвращалась, иногда бывало ещё хуже. Потому что она приводила «друзей». Но Августа-то видела, что «друзья» эти – не друзья. Если прямо говорить, настоящий сброд. Злые, безобразные, бессмысленные, безграмотные, с трудом изъясняющиеся на родном языке молодые люди и девицы приходили, потому что Полинка разрешала им сильно шуметь, без меры пить горячительное, опустошать кастрюли и, вообще, вести себя как угодно. Про бабушку Полинка думать не хотела. Когда Августа замечала, что ей не очень-то нравится эта весёлая компания, да и просто мешает шум, Полинка отвечала:

– Это мои друзья! Дай мне жить! Ты-то отжила своё!

Августа попыталась было объяснить Полинке, что у неё странные представления о «жизни», что «жизнь» не такая страшная, как её друзья. Но Полинка взбеленилась и ответила:

– А ты что для меня сделала? Сама отправила в районную! И кто ты такая, чтобы мне указывать? И кем, вообще, был мой прапрадед? Я и фотокарточки его не видела! Так что дружу с кем хочу!

– А я думала, ты добрая, – только и сказала Августа.

– А на фига мне быть доброй? – Возразила Полинка.

Почему-то Августе всегда казалось, что такая милая длинная чёлка внучки, и шрам под чёлкой – гарантия её избранности, неподверженности обычной порче. Какая наивная старуха! Конечно, всю эту бессмысленную дичь внучка повторяла за «друзьями». Но страннее всего было, что она стеснялась своей прапрабабушки перед этим сбродом. Ей было стыдно, что Августа кормит птиц под тополем, что она образованна, что говорит необычно, на языке, непонятном «друзьям», и что у неё старая чистая залатанная одежда. И что в доме прибрано и бедно.

Впрочем, Августа уже бессильна была убирать все следы ночных дебошей. Они сожгли электрический чайник. И старый зелёный тоже сожгли. Августе постепенно не оставалось места в родном доме. Она всё чаще разглядывала старые фотографии в очень старых фотоальбомах, и иногда ей казалось, что её дом – там, под плюшевыми переплётами. И если туда уйти, можно ещё пожить. Просторнее будет, чем здесь.

Но сегодня Полинка не пришла, было тихо и пусто. Августа отправилась спать. Она умылась, распахнула окно, но, когда стала взбивать подушку, к ее ногам, шурша, упал белый конверт. Августа подняла его и крепко зажала в руке, уже зная, что это письмо от Анки. Анки, которая не писала так долго, целую вечность!

«Милая ба! Я потому тебе долго не писала, что хотела сделать сюрприз. Ты же знаешь, как я люблю делать приятные сюрпризы! У тебя теперь есть прапраправнучка! Ей четыре месяца. Она классная, здоровая девчонка, весит уже, как лошадь – восемь килограммов. А назвали мы ее Августой – в твою честь…»

Разве так бывает – удивилась Августа – в честь живой бабушки внучек не называют… Может быть, я уже умерла? Но думать об этом было не столь важно и интересно, как читать Анкино письмо дальше.

«…Я очень скучаю по тебе, и вот теперь у меня есть маленькая Августа. А ты почему не пишешь мне? Я так жду твоих писем, а их нет и нет. И Полинка тоже не пишет. А у нас все хорошо. Мой Кузя купил новый автомобиль…»

Августа перелистнула страницу и нашла фотографию. Она ахнула и даже засмеялась. На нее смотрели веселые, ласковые, как будто любящие, глаза младенца. Девочка с фото тянула к ней ручки и болтала ножками. На ней было белое пышное платье. Перед объективом ребёнка держала строгая, неулыбчивая дама, как будто похожая на Анку, но в черном длинном платье, на вид настоящем старинном, с пелериной и большими пуговицами, с кружевными манжетами и воротником. Впрочем, и вся фотография была не цветная, а черно-белая, и белое немного пожелтело от времени. Таких было полно в плюшевых фотоальбомах Августы. Изображение окружали изящные виньетки, а причудливо заплетенная надпись говорила о том, что фотография была выполнена в мастерской мещанина Чижова в 1909-м году. Августа разглядывала и все больше удивлялась – ей показалось, что на карточке она сама во младенчестве, она припомнила, была такая карточка. Но радость ее нисколько не убывала оттого, что фотография оказалась настолько странной. Она читала и перечитывала письмо, потом погасила свет, легла в постель, стала глядеть на сизо-серое (когда выключишь электрический свет) ночное небо над городом и заснула довольная, как младенец.