Неигра - [19]

– Да. Я буду очень ждать открытку. И буду приезжать.

Полина вернулась домой. Августа встретила её новостями:

– Я нашла свой туфель, который пропал еще прошлой весной, помнишь? И вы тогда помогали мне его искать, и всё без толку! А сегодня утром, проводив тебя в лицей, я зашла к Прошке, вижу – валяется мой башмак посреди комнаты. Такая петрушка! Я примерила – до чего удобно! Хорошо, что еще не успела купить новые. Я так обрадовалась! Спрашиваю Прошку – а он молчит и смеется.

– Как он может смеяться! – воскликнула Полинка. – Это он во всем виноват! Урод! Генетически модифицированный продукт! Гриб галлюциногенный!

– И эта туда же! – Опешила Августа.

Полинка всё же пришла на Рождественское Представление. Она нашла место в самом дальнем углу, затаилась там и принялась искать взглядом Марину Романовну. Эстетка блистала и дирижировала перед самой сценой. В руках ее, как почти всегда, были цветы, на губах – улыбки и россыпи смешков. В воздухе витала радость и легкомысленный, украшенный стеклянными бликами, запах хвои.

Вокруг лицеистки без умолку болтали, и Полине показалось, никто не удивлен тем, что не она танцует в сегодняшнем спектакле. Само собой разумелось, что роль Саломеи создана для Маши Новиковой, Маша танцует Саломею каждый год, и невозможно вообразить, чтобы танцевала не она. Болтали о том, что старичок в первом ряду – это учитель самой Марины Романовны, потому что она тоже учится, заочно, и как раз на театрального режиссёра, а этот спектакль – её зачёт. Полинка поняла, что дело было вовсе не в платье. Платье – ерунда! Это же театр. Так же, как она сама могла сыграть принцессу, какая-нибудь драпировка могла сыграть принцессину тунику. Просто Полинка так и не научилась танцевать, как нужно, и Марина Романовна обрадовалась случаю отстранить её от спектакля.

Полина не смотрела на сцену, почти не видела красавицу Машу-Саломею, ей казалось, ни о чем даже не сожалела. Полинка не спускала глаз с эстетки. Ей нужно было насмотреться. Потому что после рождественских каникул уже нельзя будет сюда вернуться.

После каникул она надела черное платье и отправилась в казенное заведение. До ее возвращения Августа и Прошка словом не перемолвились.

Августа теперь была грустна и молчалива, кроме перипетий с внучками у неё приключилась ещё невзгода – стали сильно болеть кости, трудно двигаться. Какое это необычное переживание – когда ощущаешь и понимаешь, что твои кости состарились и поистёрлись, как какие-нибудь вещи, карандаши или прищепки! Прошка был растерян – его волновали человеческие печали, он как раз об этом читал главу в Книге Жизни, очень объёмную главу, похожую на Галактическую Жалобную Книгу. Но особенно он сочувствовал Августе.

Однажды среди дня, хлопоча по дому, Августа заметила, что в кукольной повозке на зеленой расстеленной рубашке-пелёнке рассыпана груда белой морской гальки, янтарей и перламутровых раковин. Она подошла, поиграла камушками, подивилась на них, но не стала просить Прошку вернуться. Россыпь гальки оставалась до вечера, оставалась она и на следующее утро. Наконец Августа почувствовала свое одиночество и жалобно позвала Прошку. И из гальки сразу заблестели его глазки, и раздался заливистый смех.

Девятнадцатого января, в день рождения Полины, в Прошкиной игрушечной коляске вместо него оказались три пунцовых розы. Полина теперь не заходила к Прошке, но Августа позвала ее, показала чудо и подала букет. Девочка взяла цветы с опаской и, почти не глядя, совсем не радуясь им, бултыхнула в первую попавшуюся вазу.

– Тоже мне цветочек, – проворчала она, – чудесит же, когда хочет, вредный гриб!

Почтовый ящик оставался пуст до самого вечера. Но с вечерней почтой в него опустился плотный, благоухающий белизной и духами, конверт из какой-то другой жизни. Полина разодрала атласную бумагу и увидела… Анку. Анку, Анку, многократно клонированную все ту же Анку. Она отнесла весь ворох Анок и молча ссыпала на кухонный стол перед бабушкой. Августа встрепенулась. Она стала искать письмо. Но были только фотокарточки!

– А письмо? – спросила Августа.

– Ничего больше не было.

Августа внимательно осмотрела конверт.

– Опять без обратного адреса. Какая она безголовая!

– Это чтобы мы ее не доставали просьбами, – заметила Полина.

Августа удивленно взглянула на нее, но тут же вернулась к фотокарточкам. Она смотрела на них, и лицо ее светлело.

– Полинка, да это же свадебные фотографии!

Полина взглянула и увидела: Анка, в красной юбочке, красно-белом коротком пиджаке, в белой широкополой шляпе с алыми лентами и красных кроссовках, с загорелыми руками и ногами, хохочущая, и Кузя в желтом костюме, при галстуке «пожар в джунглях» и с усмешкой в бравых усах, повисли с двух сторон на румяном и веселом ксендзе. На других карточках они его целуют и тормошат. Обнимаются, машут руками, прыгают перед собором, мельтешат в автомобиле, суетятся среди блюд и тортов.

– Может быть, у Анки все и наладится, – улыбаясь, заметила Августа.

На обороте одной из карточек она прочла дату, название церкви, имена жениха и невесты, написанные Анкиной рукой.

– И ни слова ни о чем! – негодовала Полина.