Негрский старорус - [10]

— Нет, Малаша, — сказал Лопсяк, — не поможет тебе твое негритянское колдовство. Не вернусь я к тебе. Оставайся сама в своей разлюбезной Африке!

Он хлопнул в ладоши. Лисенок припустил по убитому ветром плотному песку так быстро, что через миг пропал из виду, только на прощание махнул хвостом на восток.

— Куда мне на восток показывешь? Под ракеты? Пусть туда вороны летят.

* * *

Последнюю треть пути Лопсяк вел машину на высоте в пятьдесят метров. Пилоты–авиалюбители знают, что это за удовольствие, когда самолет реагирует на любую складку местности и трясется, как телега по булыжной мостовой.

Над Грецией вслед за ним поднялись два истребителя. Его долго увещевали по радио, которого у Лопсяка на борту и в помине не было.

Потом один из пилотов вывел свою машину на параллельный курс, чтобы подать Лопсяку сигнал посадки — большой палец книзу. Под самолетом Лопсяка расстилалась морская гладь, о посадке на воду с его летной квалификацией мог помышлять только умалишенный. Лопсяк чуть надавил на штурвал, и плоскости крыльев начали срывать пену с барашков высоких волн. Преследовавший его «Фантом» явно не подрассчитал и сходу зарылся кокпитом в пенные буруны.

Потерянный самолет из состава миротворческих сил по поддержанию гражданского порядка в бывшей Югославии Гаагский трибунал со временем занесет в актив Лопсяку, хотя он на тот момент лишь приблизительно разбирался в событиях на Балканах и решительно ничего не имел против американского парня, которому так хотелось навести новый порядок в мире.

После того, как американец исчез под волнами за облаком пара, в эфире поднялась целая радиобуря, благо, что Лопсяк не мог слышать даже самых ее отдаленных отголосков из–за отсутствия радиосвязи.

За ним вдогонку и наперерез неслись уже несколько самолетов. С чьих–то кораблей Лопсяка обстреляли ракетами, но обе сбились с курса по слишком низко летящей цели и самоликвидировались. Опасней всего были зенитные пулеметы, которые с одной очереди могли превратить старый «Дуглас», под самую завязку набитый бочками с горючим, в пылающий факел. Но при высоком волнении на море зенитки его ни разу не зацепили.

На закате тень от самолета неслась по бурной воде далеко впереди, словно показывала путь к спасению из этой бешеной круговерти в воздухе. Руки Лопсяка онемели на штурвале. Машину уводило прямо на высокие белые скалы. Лопсяк принял штурвал на себя, отжал левую педаль и подал вперед ручку газа.

Самолет чуть не завалило воздушными потоками у самых скал в левый штопор, ему только чудом удалось выровнять неуклюжую махину. От резкого броска лопнули джутовые крепления, связывавшие поставленные на дно салона бочки, и теперь они катались, как кегли по кегельбану.

Под крылом промелькнули ровнехонькие желто–зеленые поля, тянувшиеся почти до горизонта. Лопсяк решил больше не искушать судьбу — в темноте не отыскать извилистой линии Дуная, чтобы по блестевшему внизу форватеру реки выйти к прозрачным границам Молдавии или Украины. Он грузно опустил машину на кукурузное поле, погубив на нем половину урожая.

После долгих лет, проведенных на чужбине, Лопсяк не сразу понял, в форму какой страны одеты захватившие его военные. Его спрашивали, он отвечал, затем спрашивал он, ему тоже отвечали. Сербскохорватский язык понять можно, если тебе говорят медленно, да еще и по несколько раз повторяют. Снова угроза расстрела, снова проверка в бою, снова кровь… Так Лопсяк надел знаки отличия вооруженных формирований боснийских сербов.

9

Женщина–обвинитель с высоким пафосом в голосе призывала принародно и показательно казнить через повешение кровавого палача боснийского народа, руки у которого по локоть в крови, чтобы привить будущим поколениям демократически настроенной молодежи настоящую любовь к свободам и правам человека, а также отвращение к военному насилию, которое легитимно только для сил быстрого реагирования из демократических стран. В перерывах журналисты, гламурные мальчики и девочки, наперебой уедали Лопсяка каверзными вопросами, как лайки–пиявки, которых охотники притравливают на посаженного на цепь медведя.

— Вы не поняли или не хотите понять, — гневался молодой босняк с колким ежиком на голове, окрашенным под американский флаг, — что Америка стремится отстоять свободу каждого народа бывшей Югославии, а русские по–прежнему мечтают возродить империю зла и вернуться господами на Балканы, как того хотел ваш последний царь?

— Я — советский интернационалист. За имперские амбиции царя не отвечаю. Николашка получил свое.

— Почему, — на хорошем русском спросила либертарианка в радужном парике, — вы боретесь за кровожадную идею православного единства, которое может оттеснить избранный народ в православных странах на периферию политической жизни?

— Я атеист, о православном единстве ничего не слышал. По мне так уж пусть будет интернациональное братство трудящихся всего мира. А еврейского вопроса у нас в Союзе не было. Как там сейчас — не знаю.

— Вас не страшат ужасные слова «русский фашизм», который махровым цветом распускается у вас на родине? — спросила чуть ли не в унисон парочка молодых людей неопределенного пола, каждый с золотой сережкой в ухе и с бусиками на широком декольте.