Негодяйка - [91]

Она покидала Рим, покидала и Аманду. Когда они с Джованни увидели в газетах заголовки о la figlia inglesa и ее знаменитой матери, Берил ужаснулась. Она тут же позвонила на виллу ван дер Вельтов в надежде поговорить с Амандой, но ей вежливо ответили, что мисс Уиллоуби там больше не работает и найти ее можно в "Отель д'Умберто". Когда же она наконец связалась с Амандой в отеле, разговор получился кратким и совсем не таким, как хотелось бы Берил. Она очень надеялась убедить Аманду воздержаться от дальнейших разоблачений в прессе, но Аманда была непреклонна. "Иди к черту, мать… о, извини, я хотела сказать Берил. И не лезь в мою жизнь, поняла?" – вот все, что сказала Аманда, прежде чем бросить трубку, так и не дав Берил рта раскрыть.

Больше Берил уже и не пыталась поговорить с ней. Это была опять та, прежняя Аманда, и возобновлять знакомство с такой негодяйкой ей не хотелось. И снова Берил с горечью думала о том, что, несмотря на все свои старания и заботу о дочери, в чем-то она все-таки промахнулась. Так же как промахнулась и с Арнольдом. И трудно было найти ответ на это мучительное "почему?". Содрогнувшись от горестных мыслей, Берил взяла себя в руки и начала собираться в дорогу. Пора уже было отвлечься от прошлого. Впереди было такое заманчивое будущее. Отныне она будет жить только для себя. Уже с этой минуты.

В половине девятого утра Леони уже была одета и готова к репетиции. Она внимательно оглядела себя в зеркале своей уборной и осталась довольна. В белоснежном шелковом платье, отделанном воздушным кружевом и искусственным жемчугом, оттенявшим тронутую легким загаром кожу, с ниспадающими каскадом роскошными каштановыми прядями, Леони выглядела превосходно. Ее туалет выгодно подчеркивал великолепную фигуру: тонкую талию, полную грудь и крутые бедра. Зеленые глаза сверкали от возбуждения и радостного ожидания.

"Неужели это я, – думала Леони, – всего несколько дней назад такая удрученная болью и печалью, снедаемая ненавистью и отвращением к самой себе?" Теперь с этим было покончено, все осталось в прошлом. Девятнадцать лет назад она поступила так, как сочла разумным, принесла в жертву свои материнские чувства ради блага собственного ребенка. Это стоило ей неимоверных мук и терзаний, которые она пронесла через всю жизнь. Но за совершенную ошибку пришлось платить дважды. Ее личная трагедия, личная боль стали объектом публичного внимания, обсуждения и осуждения. Но, как это ни казалось невероятным, она все-таки выстояла. И победила.

В необычайном волнении Леони вновь и вновь повторяла про себя строчки текста, нервными движениями в который раз подправляя грим. В дверь постучали.

– Мисс О'Брайен, мы вас ждем на площадке, – позвал Джим, второй помощник режиссера.

– Иду, – крикнула она, бросая последний взгляд на свое отражение в зеркале. Резко распахнув дверь, чуть не сбив Джима с ног, она вышла. Джим, весьма впечатлительный юноша, уставился на нее с нескрываемым восхищением.

– Ух, ты! Мисс О'Брайен, вы бесподобны.

Леони была польщена.

– Спасибо, Джим. Ты очень любезен.

– Нет, я не преувеличиваю. Все наши молоденькие красотки рядом с вами просто померкнут.

У Леони как-то вылетело из головы, что она намного старше тех актрис, что снимались в ее фильме, и реплика Джима несколько поубавила в ней уверенности. Они направились по коридору к студийному павильону; подойдя к двери, они услышали звонок, возвещавший о начале репетиции. Джим распахнул дверь, и в павильон вошла Леони. Тишина, воцарившаяся при ее появлении, и изумленные лица коллег с лихвой искупили бестактное замечание Джима, и Леони вновь обрела пошатнувшуюся веру в себя.

Колин Скотт поднялся со своего парусинового стула и шагнул ей навстречу.

– Ну, выглядишь ты что надо, – тихо произнес он. Оглядев знакомые лица – со многими из этих людей она работала уже не один год, – Леони отметила, что на нее смотрят с нежностью и восхищением. Она счастливо улыбнулась всем и была тронута, когда ей предложили стул, на спинке которого было написано ее имя. Стул был явно подобран специально для нее – из черной парусины, с хромированным каркасом, в то время как все остальные были деревянные, обтянутые зеленым полотном. Ее имя было выведено ослепительно белыми буквами. Леони почувствовала, как подступают к глазам слезы, и, обернувшись к своим друзьям, сказала:

– Дорогие мои, вы не представляете, как я тронута вашим вниманием и как я счастлива. – Леони вдруг испугалась, что может и вправду разреветься. Чтобы скрыть смущение, она быстро прошла к своему стулу и села, чувствуя себя и впрямь правящим монархом семнадцатого вена.

Дэйв Келли отпустил пару минут на трогательную церемонию и вернулся к своим обязанностям.

– О'кей, тишина, приготовиться к репетиции, – выкрикнул он даже громче, чем обычно. Вновь прозвенел репетиционный звонок, и Леони, поднявшись со стула, подошла к ярко освещенной площадке, которая выделялась ослепительным пятном в полумраке павильона.

Все с интересом наблюдали, как она входит в роль. В ее игре сразу же угадывался большой сценический опыт: она держалась уверенно, техника ее была безупречна, она легко двигалась по сцене. Ее первая встреча с кардиналом была сыграна блестяще. Диалоги лились гладко, и Колин был восхищен, хотя единственным свидетельством этого было его решение снимать сцену немедленно. Первый дубль оказался испорченным – упала тень от операторского крана, но Леони даже обрадовалась – она чувствовала, что может сыграть еще лучше. Второй дубль получился безупречным, и все вздохнули с облегчением: картина вновь оживала, в нее словно вдохнули свежую струю. К тому времени как подошли к съемкам крупным планом, Леони уже была в своей стихии и только удивлялась, как она могла уйти со сцены. Единственное, что огорчало ее, было то, что Роб не мог увидеть ее триумфа. Хотя потом, за чашкой кофе во время перерыва, она подумала, что его отсутствие было, может, и к лучшему. Не стоит пока акцентировать внимание на своих успехах, надо дать возможность и Робу блеснуть своей игрой.