Негодяй из Сефлё - [16]

После этого Стиг Оскар Эмиль Нюман поступил в полицию. Сперва служил деревенским полицейским в Вермланде, потом, во время кризиса тридцатых годов, обычным участковым в Стокгольме. Военные заслуги пошли ему на пользу и содействовали быстрому продвижению по службе.

В начале второй мировой войны он вернулся к прерванной военной карьере и там тоже быстро продвигался, выполняя различные, не очень понятные спецзадания. К концу войны был переведен в Карлсборг, но в 1946 году был отчислен в запас и годом позже снова пополнил собой ряды стокгольмской полиции, на сей раз уже как старший участковый.

Когда Мартин Бек еще ходил на курсы помощников, то есть в 1949 году, Нюман уже был заместителем комиссара, а несколько лет спустя сам получил участок.

В качестве комиссара Нюман в течение ряда лет возглавлял поочередно несколько участков. Время от времени он оседал в Старом полицейском управлении на Агнегатан, где опять-таки выполнял различные спецзадания.

Бóльшую часть своей жизни Нюман проносил форму, но, несмотря на это, принадлежал к числу лиц, не угодных высшему начальству.

Так что по службе он не продвинулся и остался главой отделения общественного порядка при муниципалитете.

Какие же случайности?

Мартин Бек знал ответ на этот вопрос.

В конце пятидесятых годов личный состав стокгольмской полиции претерпел существенные перемены. Пришло другое руководство, начались новые веяния, армейские места утратили былую популярность, а реакционные взгляды отныне не ставились в заслугу. Перемены на самом верху повлекли за собой и перемены в участках. Продвижение по службе перестало быть актом чисто автоматическим, причем некоторые явления, как, например, прусский дух среди полицейских чинов, смела волна демократизации.

Нюман был в числе многих, кого новые веяния задели больней всего.

«Первая половина шестидесятых годов вписала светлую страницу в историю стокгольмской полиции», – подумал Мартин Бек. Казалось, все идет к лучшему, разум вот-вот одержит победу над косностью и круговой порукой, база для пополнения рядов полиции расширилась, и даже взаимоотношения с общественностью стали лучше. Но национализация 1965 года положила конец прогрессивным веяниям. Надежды угасли, добрые намерения были погребены.

Однако для Нюмана поворот шестьдесят пятого года запоздал. Вот уже семь лет ему не доверяли ни одного округа.

С шестьдесят пятого он по большей части занимался вопросами гражданской обороны и тому подобными делами.

Но никто не смог бы отнять у него славу лучшего эксперта по вопросам общественного порядка, и его как специалиста неоднократно привлекали в конце шестидесятых годов, когда участились многолюдные демонстрации протеста.

Мартин Бек поскреб в затылке и дочитал эти скудные сведения до конца.

Женился в 1945-м, двое законных детей: дочь Анелотта – 1949 года рождения, сын Стефан – 1956-го.

Досрочный выход на пенсию по болезни в 1970-м.

Мартин Бек достал шариковую ручку и записал:

«Скончался 3/IV 1971 в Стокгольме».

Затем он перечитал написанное еще раз и взглянул на часы. Без десяти семь.

«Интересно, как там дела у Рённа?» – подумал он.

XI

Город просыпался, зевая и потягиваясь.

Гюнвальд Ларссон делал то же самое. Он открыл глаза, зевнул и потянулся. Потом он положил большую волосатую руку на кнопку будильника, отбросил одеяло и спустил длинные волосатые ноги на пол.

Надев халат и тапочки, он подошел к окну посмотреть, какая погода. Прекращение осадков, переменная облачность, температура три градуса выше нуля. Пригород, в котором он жил, назывался Булмора и состоял из нескольких высотных домов, размещенных прямо в лесу.

Потом Гюнвальд Ларссон поглядел в зеркало, где увидел высокого белокурого мужчину; рост, как и прежде, сто девяносто два, зато вес уже сто пять. С каждым годом он хоть немножко да прибавлял, и не одна только мускулатура бугрилась теперь под белым шелком рубашки. Но он все еще был в хорошей форме и чувствовал в себе больше сил, чем когда бы то ни было, а это кое-чего да стоило. Гюнвальд Ларссон несколько секунд глядел себе самому в глаза, голубые и будто фарфоровые, под нахмуренным лбом. Откинул рукой светлую прядь, раздвинул губы и принялся изучать свои крепкие зубы.

Потом он достал из ящика утреннюю газету и пошел на кухню – приготовить завтрак. Он приготовил чай из пакетика “Twining's Irish breakfast”, поджарил хлеб, сварил два яйца. Достал масло, сыр и шотландский мармелад трех разных сортов.

За едой он перелистывал газету.

Швеция потерпела неудачу на мировом чемпионате по хоккею, и вот судейская коллегия, тренеры и сами игроки, обнаружив полное забвение спортивного духа, публично осыпают друг друга всевозможными обвинениями и проклятиями. На телевидении тоже скандал, ибо монополизированное руководство из кожи лезет, чтобы взять под контроль информацию, поступающую по различным каналам.

Цензура, подумал Гюнвальд Ларссон. Хотя и в лайковых перчатках. Типично для опекаемого капиталистического общества.

Главной новостью дня было сообщение о том, что на Скансене окрестили трех медвежат. Следом помещалась нудная информация об изысканиях военных специалистов, установивших, что сорокалетние солдаты по своим физическим данным превосходят восемнадцатилетних новобранцев, и, наконец, на полосе, отведенной под культуру, а непосвященные читатели до этой полосы никогда не добирались, была опубликована заметка о Родезии.