Негласная карьера - [37]

Примерно раз в полгода у Рюдигера между ягодицами образовывалась болезненная трещинка. Это было очень неприятно, особенно если учесть сидячую работу, когда большую часть дня проводишь либо за письменным столом, либо на совещаниях.

Этот недуг был настолько неудобосказуем, что Поммеренке действительно стеснялся кому-либо пожаловаться. Даже Барбаре. Рюдигер лишь брал ее кожный крем и, запершись в туалете, густо смазывал трещинку. Он полуприсаживался, проделывая эту процедуру. Поза выбралась со временем. Так было удобнее всего наносить крем, не рискуя тем, что трещина увеличится.

В этой унизительной позе Рюдигер все время представлял себе, что невольный свидетель его самолечения надорвал бы живот со смеха, увидев такую картину. С досады на себя он и вовсе терял всякое желание с кем-либо советоваться.

Еще в Кёльне Рюдигер почувствовал, что дело плохо. Он везде усаживался то так, то эдак, чтобы трещинка не расширилась. Да и на купейной полке соблюдал осторожность, поэтому не удивительно, что разбитый и расстроенный он не мог заснуть в душном купе. А тут еще после третьей или четвертой остановки проводник привел в купе нового пассажира.

Только этого не хватало, подумал Рюдигер, притворяясь спящим. Потом он чуть-чуть приоткрыл веки и начал наблюдать за незнакомцем, который не удостоил спящего даже взглядом. Для Поммеренке это совершенно непонятно, так как сам он в подобной ситуации сперва осмотрелся бы, тем более что попутчик спит. Может, незнакомец его просто не заметил и решил, что он в купе один? Неожиданно Рюдигер испугался: ему почудилось, что попутчик сейчас сядет на его постель или дотронется до него. Забыв про трещину, Рюдигер шумно заворочался, стараясь, однако, не выдать, что не спит.

Однако попутчик проигнорировал попытки Рюдигера обратить на себя внимание. Слегка пригнувшись в тесном купе, он начал раздеваться. Без излишней педантичности, но аккуратно сложил брюки светло-зеленого летнего костюма, перекинул их через поперечинку плечиков и повесил на крючок у двери. Затем снял пиджак и белую рубашку.

Оставшись в светло-серых кальсонах, мужчина встал прямо перед лицом Рюдигера – рыжий, светлая кожа усеяна веснушками, кое-где крупные родимые пятна. Со спины ему можно было дать лет сорок. Над резинкой кальсон повисли жировые складки.

Потом произошло нечто вовсе невообразимое. Мужчина открыл дверцу встроенного в углу купе шкафчика с зеркалом и достал – Рюдигер даже забыл равномерно посапывать, чтобы казаться спящим – утку. Не оборачиваясь, чтобы проверить, спит ли попутчик, мужчина, не спеша, заполнил утку до половины, сунул ее обратно в шкафчик и закрыл дверцу, потом лег на нижнюю полку и выключил свет.

Несколько минут спустя ровное дыхание спящего перешло в тихое похрапывание. Такое поведение ошеломило Рюдигера. Ему даже померещилось, что в купе пахло мочой.

О сне теперь не могло быть и речи.

Вскоре Рюдигер опять почувствовал боль. Он злился на незнакомца, который моментально заснул мертвым сном. Рюдигера пронзила острая неприязнь к лежащему внизу человеку.

И все же каким-то чудом Рюдигер задремал. Проводник разбудил его за четверть часа до остановки. Глянув вниз, Рюдигер удостоверился, что по-прежнему не один. Все вещи, кроме костюма, он положил на постель, чтобы одеваться сидя. Не хотелось устраивать зрелище, вроде того, что вчера видел сам.

Потянувшись за одеждой, Рюдигер сделал неловкое движение. И снова – резкая боль. Разозлившись на себя, он осторожно слез с полки и оделся стоя. Мужчина лежал к нему спиной. Его легкие работали мерно, как кузнечные мехи.

Захватив чемоданчик, Рюдигер вышел из купе и кивнул проводнику, который сидел за столиком в конце коридора. «Чаевых ждет», – зло подумал Рюдигер, но не дал ни гроша. Нечего подселять ночью пассажиров.

Шесть часов утра. Поммеренке взял такси. К его удивлению, Барбары и Конни дома не было. На кухонном столе лежала записка, выдранный листок. «Уехали в Бюзум». Ни теплого обращения, ни привета. Лишь сухое уведомление о том, что на выходные Барбара отправилась к родителям.

Рюдигера разозлило и сообщение, и то, что оно написано на таком клочке. С другой стороны, это неплохо. Никто не мешает. Можно спокойно заняться своей болячкой, никому ничего не объясняя.

В понедельник Поммеренке пришел на работу пораньше. На письменном столе уже лежали несколько номеров «Шипа». Рюдигер машинально полистал газеты. Его мысли были заняты предстоящим визитом к врачу. Ни о чем другом он сейчас не мог думать. Что значит какой-то Феликс Бастиан по сравнению с тем унижением, которое придется сегодня испытать?

Трещина увеличилась, и замазать ее кремом не удалось. А тут еще легкий понос, из-за которого ранка заболела сильнее. Обращение к медицинской энциклопедии ничего не дало.

Рюдигер окончательно решил идти к врачу. Откладывать больше нельзя. В ближайшие дни предстоит серьезная работа. Понадобится полная самоотдача, ничто не должно отвлекать.

Он надеялся, что крем поможет дотянуть до отпуска, чтобы вдалеке от письменного стола и затяжных совещаний спокойно полечиться. В воскресенье Рюдигер настолько серьезно занялся самоврачеванием, что порою забывал о беспокойстве, которое давало о себе знать, едва он начинал думать о поручении Штофферса. Тем не менее он сумел просмотреть захваченные домой дела тех, кого можно было бы отобрать вместе с Бастианом. Но там были совсем другие случаи.