Негладкий лед - [2]
Я не знаю, надо ли так уж особенно сосредоточиваться на трудностях, потому что, если я скажу, что мне трудно всегда, подумают, что Роднина жалуется. Большинство человеческих жизней главным образом и состоит из трудностей -- физических, моральных, психологических, и пожаловаться, по-моему, любят все: от этого кажется легче. Трудности стоят за всем приятным, предваряют все приятное, а после забываются, как, наверное, женщина забывает боль родов, когда у нее на руках ее здоровый и красивый ребенок.
Может быть, порой люди думают, что жизнь мне дается шутя: мол, вот уж сколько лет все награды у Родниной в руках. И как знать, может, и не надо разрушать эту иллюзию. Может, людям и должно казаться, что фигурное катание состоит только из легкого и прекрасного, а коль покажешь его потную изнанку, то разочаруешь болельщиков. Олег Алексеевич Протопопов говорил, что если тебе тяжело поднимать партнершу, по твоему лицу это не должно быть видно -- наоборот, на нем должно быть написано, что это великая радость -ее поднимать. Ведь, смотря балет, мы не думаем, не должны думать о том, что за непринужденными па скрыты многочасовые однообразные "раз-два-три, раз-два-три" у станка. Натуга противоречит в глазах зрителя искусству балета, как и искусству фигурного катания.
Но в моем рассказе я, повторяю, хочу быть объективной, и из песни слова не выкинешь. Тем более что речь идет не только о труде Родниной, о трудностях Родниной, но о труде и трудностях фигуриста.
...Итак, май, и сезон еще далек, и хотя надо думать о будущем, но, в общем, не хочется. Хочется какой-то разрядки, каких-то встреч с людьми другого круга -- не того, в котором ты замкнута от весны до весны.
Раньше я все праздники проводила с ребятами из моего бывшего класса -- мы были моложе и легче на подъем. Боюсь, что тяжелее всех в этом смысле выглядела я: со мной им, наверное, казалось скучно, потому что за праздничным столом я хлопала на всех трезвыми глазами. А сейчас все стали совсем взрослые: одни разъехались по свету, у других -- дети...
В общем, в мае, когда можно немножко себя не беречь, позволять себе являться домой даже в два часа ночи, не думая о последствиях нарушения режима, очень иногда хочется попасть в компанию, где люди ничего не знают о фигурном катании. Такие вот странные люди, которые никогда не смотрят телевизор, потому что у них это время, например, рабочее... И просто посидеть в уголочке и послушать интересные разговоры. И чтобы никто у тебя не спрашивал: "Ну как, дашь на будущий год медаль?"
По-моему, не одно поколение спортсменов мечтает о каком-то клубе, где мы могли бы запросто общаться с артистами, писателями, например, или с учеными...
...Май -- это институт, где сдаешь экзамены и зачеты сразу и за зимнюю сессию и за летнюю...
У нас на выпускном вечере больше всего веселились жены заочников. Наверное, были счастливы, что кончились их мучения, не надо больше переписывать за мужей конспекты и помогать делать контрольные. Я уважаю и люблю заочников -- тех из них, которые просто ужасно любят спорт, сами не слишком многого в нем добились и теперь работают тренерами, и без таких, как они, не было бы спорта. На них, простых рабочих спорта, так называемых "низовых тренерах", держится его нравственность. Они меньше всего получают от него благ и почестей, их ведет в их деле энтузиазм, любовь и вера в то, что это дело -- необходимое и чистое.
Именно с рабочими, с рядовыми энтузиастами впервые встречается, приходя в спорт, ребенок. Именно они закладывают основу его спортивной морали. И тем, что в так называемом Большом спорте, где много нравственных соблазнов и моральных испытаний, люди в основном все-таки хорошие, мы обязаны "низовым тренерам". Моим друзьям-заочникам.
II
Потом кончается май, и начинается отдых.
Раньше я любила отдыхать весело, а теперь мне нужна тишина.
В тренировочный период, когда кончается очередная пятидневка, выходным, по-настоящему свободным чувствуешь только предвыходной вечер, а будущий день -- это заботы и хлопоты, и ты ничего не успеваешь: хочется куда-то бежать, к кому-то зайти в гости, но на полчаса, не больше, потому что не успеваешь. Хочется в театр, но театр -- это тоже возбуждение и волнение, он вызывает в тебе какие-то идеи по поводу новой программы (если это балет) или другие какие-то мысли -- о себе, своих обязанностях, о предстоящем... Иначе быть не может;
это естественно для человека, и если это не так, то для чего театр?
Я когда-то спросила у Станислава Алексеевича Жука, моего прежнего тренера:
-- Почему вы меня особенно нагружаете, особенно гоняете во вторник, через день после выходного?
-- Эх,-- он сказал,-- какая ты наблюдательная. Это я тебя за воскресенье. В понедельник я тебя сразу перегружать не хочу, а во вторник ты у меня расплачиваешься за воскресенье.
-- За что я расплачиваюсь?
-- А за то, что вдруг ты в воскресенье минут пятнадцать не думала о фигурном катании! Я этого не знаю, но это я для профилактики.
Татьяна Анатольевна Тарасова, мой нынешний тренер, Таня, она до такого не додумается. Она может расшуметься, накричать, потом будет переживать, принимать седалгин, седуксен, но до такого не додумается.
Ирина Роднина по опросу ВЦИОМ 2010 года включена в десятку кумиров ХХ века в России — наряду с Гагариным, Высоцким, Жуковым, Солженицыным… Великих спортсменов у нас много, но так высоко народ еще не оценивал ни одного из них. И дело, видимо, не только в трех золотых олимпийских медалях — секрет в самой личности, в открытости характера, в сплаве обаяния и воли. Ирина Роднина написала честную и жесткую книгу. О многом — впервые. О многих — как никто прежде. О себе — с предельной откровенностью. Возможно, накануне зимней Олимпиады в Сочи эта книга поможет кому-то из спортсменов обрести уверенность в себе и в своей будущей победе.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. «Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, — вспоминал Л. Пантелеев, — и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. „Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее… Слава!!!“».