Нефтяной принц - [130]

— Черт возьми! — выругался банкир. — Да как вы смеете? Так мы не договаривались!

— Вы — нет, мы — да!

— Вы вывернете мне все руки!

— Ничего с вами не случится. Это не надолго. Постойте-ка спокойно и не вертите головой, иначе я отрежу вам уши!

И двумя-тремя быстрыми движениями Нефтяной принц срезал воротник сюртука банкира, который не мог сопротивляться, даже если бы захотел.

— Эй, что вы сделали? — взорвался Роллинс.

В ответ тот молча встряхнул перед банкиром отрезанным воротником.

— Мой… мой… воротник! — закричал Роллинс, и лицо его сделалось почти бескровным.

— Воротник? Ну нет! Вы заблуждаетесь. Я держу в руках моднейший карман для ценных бумаг.

— Карман… Ценные бумаги… — бормотал Роллинс. — Что… что вы имеете в виду?

— Сейчас покажу.

Нефтяной принц залез под подкладку, вытащил оттуда маленькую бумажку, развернул ее, бросил взгляд на содержание и торжествующе продолжал:

— Вот содержимое этого великолепного кармана. Надеюсь, вы знаете, что это за документ. Он должен был напоминать вам о приключениях, но мне кажется, я лучше вас знаю его цену. Такие бумаги не носят в воротниках сюртуков, а везут во Фриско, чтобы обменять на звонкие монеты.

— Вы негодяй, грабитель…

Гнев отнял у Роллинса дар речи, и он не мог больше произнести ни слова. Губы его посинели, а глаза, казалось, выкатились из орбит. Банкир попытался оторваться от дерева, но при этом ремни так сильно врезались ему в тело, что он дико закричал от боли.

— Стойте тихо, успокойтесь! — приказал Нефтяной принц. — Я лишь забираю назад то, что у меня отняли. Сегодня вас перехитрили, сэр. Не трудитесь: без посторонней помощи вам не отвязаться от этого дерева. Каждое движение будет причинять вам боль.

Роллинс только бессильно заскрипел зубами. Кантор продолжал оставаться безмолвным свидетелем происходящего. Теперь он решил вмешаться и крайне вежливо спросил:

— Уважаемые господа! Вынужден попросить вас объяснить мне, почему вы срезали воротник с сюртука этого человека?

— Потому что он уже вышел из моды и не подходит к его сюртуку, — засмеялся в ответ Поллер.

— Ого! Этот воротник — собственность герра Роллинса, и он может носить его, как угодно и где угодно, хотя бы и на сюртуке.

— Да не воротник это, а карманчик для ценных вещей.

— Разве? И куда же помещают подобную вещь?

— В карман.

— Хорошо, тогда засуньте ее в карман сюртука.

— Охотно выполню это ваше пожелание.

Поллер взял у Нефтяного принца выпотрошенный воротник и сунул его банкиру в карман.

— А документ! — настаивал кантор.

— Чек принадлежит мистеру Гринли, и он его оставит у себя.

— Чек не принадлежит ему. Вы же мне раньше сами сказали, что добровольно отдали навахо этот документ.

— Да, а теперь столь же добровольно забираем обратно.

— В таком случае, вы — мошенники!

— Какие уж есть, герр кантор.

— Тогда слуге искусства, каковым являюсь я, не о чем больше говорить с вами. Убирайтесь!

— Непременно! — ухмыльнулся Гринли. — Будьте здоровы!

Трое бандитов спокойно пошли к своим лошадям, забрались в седла и поскакали прочь, очень довольные удачей, неожиданно свалившейся на них в последние полчаса.

Кантор присел напротив банкира и с удовольствием стал его разглядывать. Роллинс никак не мог понять его поведение. Он давился от гнева, временами с губ его срывались угрозы, он требовал, чтобы кантор немедленно развязал ремни. Но говорил он по-английски, а кантор, к сожалению, совершенно не понимал его. Раньше, будучи привязанным к дереву, тот обращался с такими же просьбами, но результат их был тот же, поскольку банкир, в свою очередь, ни слова не понимал по-немецки. Роллинс тогда полагал, что кантор просто жалуется на Шеттерхэнда и на тех двух людей, что его связали. Развязывать кантора было запрещено, и поэтому банкир не понимал, чего хочет слуга искусства, который, естественно, знал о запрете. Отставник же, напротив, полагал, что банкир просто не хочет освобождать его. Оттого он и злился, оттого теперь с удовлетворением слушал крики другого и созерцал его попытки освободиться.

Когда Роллинс выложил весь известный ему запас ругательств, композитор сел напротив и, глядя прямо в глаза банкиру, стал насвистывать мелодию, которая, похоже, позже должна была развиться в арию. Банкир весь кипел от гнева и, наверное, тысячу раз пожалел, что вызвался охранять кантора. Ярость его достигла апогея, как вдруг потом внезапно наступило расслабление, он успокоился и начал рассуждать. От своего бухгалтера он выучился каким-то обрывкам немецких фраз, да и кантор тоже немного поднаторел в английском. Разве нельзя было, соединив эти взаимно ограниченные познания, прийти хоть к какому-то пониманию? Роллинс попытался:

— Мистер кантор, unbind, unbind! [76]

— Кантор эмеритус, пожалуйста!

— Unbind!

— Что, надеть? [77] — удивился кантор. — Вы замерзли? Хотите что-нибудь надеть или чем-нибудь накрыться? Чем же?

К сожалению, он не знал, что слово unbind означает «развязывать». В таких вот бесплодных переговорах прошло еще полчаса. Кантор, во-первых, не понимал банкира, а во-вторых, никак не мог уразуметь, почему тот, кто оставлял его на привязи, не может сам чуть-чуть побыть в таком же положении. Но потом добродушие в нем победило. Когда Роллинс возобновил свои мучительные попытки освободиться, кантор подошел к нему и с большим трудом развязал крепко затянутые узлы. Он надеялся на слова благодарности, но сильно заблуждался. Роллинс принялся растирать затекшие руки, а потом вдруг нанес отставнику удар кулаком такой силы, что тот, потеряв сознание, рухнул в кусты. Потом Роллинс отвязал лошадь и быстро поскакал на запад, где находились его спутники.