Нефритовый трон - [40]

— Ну, — покраснел Мартин, — я ему ответил… предпочел бы не повторять, какими словами, а он… — Мартин замялся, не зная, как закончить рассказ без новых обвинений в адрес злосчастного Рейнольдса, и выпалил: — Короче говоря, сэр, он собирался бросить мне вызов — вот тут-то Блайт и сбил его с ног. Он, Блайт то есть, знал, что сам я не могу драться, и не хотел, чтобы я отказывался от поединка при флотских. Честное слово, сэр, это я виноват, не он!

— Здесь я с вами согласен. — Плечи Мартина, как злорадно отметил Лоуренс, поникли при этих словах. — И когда в воскресенье Блайта будут сечь за то, что он поднял руку на офицера, помните, что он расплачивается за вас. За то, что вы не совладали с собой. Всю неделю вы будете оставаться в своем помещении и подниметесь наверх, только когда вас вызовут.

— Да, сэр, — еле слышно ответил Мартин и побрел, спотыкаясь, прочь. Лоуренс тяжело дышал в душной каюте. Гнев покидал его медленно, уступая место подавленности. Блайт не просто спас репутацию Мартина — он отстоял честь всех авиаторов в целом. Мартин, отказавшись драться на глазах у всей корабельной команды, опорочил бы эту честь, хотя устав воздушного корпуса и запрещал дуэли.

При всем при этом случай был ясен и не допускал никаких поблажек. Блайт ударил офицера при свидетелях, и Лоуренс должен был примерно его наказать, чтобы удовлетворить моряков и отбить у своих людей охоту к подобным выпадам. Мало того, экзекуцию будет производить помощник боцмана, который наверняка порадуется возможности отыграться на авиаторе.

Лоуренс собирался поговорить с Блайтом, но тут в дверь постучали, и вошел Райли — без улыбки, в мундире и свежезавязанном галстуке, со шляпой под мышкой.

Глава 7

Когда они неделю спустя подошли к Кейп-Косту, враждебные настроения на борту ощущались не менее явно, чем зной. Блайт слег в постель после жестокой порки. Все остальные наземники сменялись у его койки, обмахивали веером его исхлестанную спину и поили его водой. Авиаторы, поняв, как страшен Лоуренс в гневе, не проявляли своей вражды ни словом, ни делом — она выказывалась лишь злобными взглядами и внезапным прекращением разговора при виде кого-то из моряков.

Лоуренс больше не обедал у Райли. Капитан корабля обиделся на него за то, что он прилюдно сделал замечание Парбеку, а Лоуренс в свою очередь вспылил, когда Райли не пожелал ограничиться наказанием в двенадцать плетей. Не сдержавшись, он помянул недобрым словом невольничьи гавани; Райли пришел в негодование, и отношения между ними сделались строго официальными.

Все это, конечно, было малоприятно, но подавленное настроение Отчаянного удручало намного больше. Дракон простил Лоуренсу его минутную резкость и дал убедить себя в том, что без наказания здесь обойтись нельзя, но под конец экзекуции крики Блайта стали перемежаться его свирепым рычанием. Это принесло некоторую пользу: помощник боцмана Хиндли, до тех пор орудовавший «кошкой» с недюжинным пылом, струхнул и стал бить слабее, но зло уже совершилось.

С того времени Отчаянный был тих и несчастен, на вопросы отвечал кратко и плохо ел. Моряки сочли приговор слишком легким, авиаторы держались противоположного мнения. Бедный Мартин, которого поставили дубить шкуры в трюме, больше страдал от чувства вины, чем от тяжелых работ, и каждую свободную минуту проводил рядом с Блайтом. Полностью удовлетворен был только Юнсин: он, пользуясь ситуацией, вел с Отчаянным длительные беседы по-китайски, и дракон больше не пытался включать в них Лоуренса.

Закончилось это самым неожиданным образом: Отчаянный вдруг зашипел, поставил жабо торчком и чуть не сшиб с ног своего капитана, свернувшись вокруг него защитным кольцом.

— Что он тебе такое сказал? — спрашивал Лоуренс, тщетно выглядывая поверх черных боков. Вмешательство Юнсина выводило его из себя, и он в эти последние дни едва сдерживался.

— Он рассказывал про Китай и про то, как хорошо там живется драконам. — Отчаянный говорил уклончиво, и Лоуренс заподозрил, что эта «хорошая жизнь» пришлась ему по душе. — Потом сказал, что мне там дадут более достойного компаньона, а тебя отправят домой.

Когда Лоуренс уговорил бунтовщика развернуться, Юнсин уже удалился — «злой как черт», согласно рапорту Ферриса, отданному с неприличной для второго лейтенанта веселостью.

Лоуренса, однако, это отнюдь не устроило.

— Я не желаю, чтобы Отчаянного расстраивали подобными разговорами, — заявил он Хэммонду, пытаясь через него передать принцу это недипломатическое послание.

— Вы крайне близоруко смотрите на вещи, — с возмутительным хладнокровием ответил ему дипломат. — Если Юнсин за время путешествия удостоверится в том, что Отчаянный не пойдет на разлуку с вами, для нас это только выгодно. Тем легче будет вести с ними переговоры, когда прибудем в Китай. — Он помолчал и осведомился с еще более возмутительной озабоченностью: — Вы вполне уверены, что он не пойдет на это?

— Скинуть бы темной ночью за борт Хэммонда вместе с Юнсином, да и делу конец, — заметил Грэнби, выслушав в тот же вечер отчет о случившемся. Это как нельзя лучше выражало чувства Лоуренса, которые он сам не смел высказать вслух. За разговором Грэнби без стеснения подкреплялся супом, жареным сыром, тушеной в сале картошкой с луком и сладким пирогом: лейтенанта, бледного и худого, наконец-то выписали из лазарета, и Лоуренс пригласил его ужинать. — О чем еще этот принц ему толковал?