Нефритовый слоненок - [26]

– И чего торопиться, – продолжал Илья как ни в чем не бывало, – поспешим и угодим прямо под этот самый лихой снаряд. А так он впереди да без нас разорвется. А мне вас, барышня, домой доставить живьем надо. Негоже на добро злом отвечать. И с больной ногой мне обратно не добраться, так что линейку беречь надобно. А чем этого с собой брать, – он кивнул назад, – так лучше людей подвезти, – он сделал особое ударение на слове «людей», – вон сколько пораненных.

Напоминание о раненых кольнуло Катю. «Ох, что ж я о себе только и думаю! Какая же я сестра милосердия? Целый воз медикаментов, а никому не помогла». И она тут же сказала Илье строго, насколько могла, чтобы он свернул на пашню к двум ближе всех лежащим фигурам. Боялась, что не станет слушать, но он сразу выехал на гаоляновое поле, осторожно сдерживая лошадей.

Вот поручик со сломанной голенью. Стонет. В глазах безнадежность. Катя споро наложила лубок, помогла раненому забраться в линейку. Перевязала рваную рану штатскому – служащему банка, отставшему от своего обоза. Наложила жгут и забинтовала руку старухе китаянке. Можно было работать почти спокойно – полоса огня оставалась за спиной, – но быстро темнело. Илья, сам постанывая от боли, когда задевал чем-нибудь незажившую ногу, помогал как мог: нашел и зажег две свечи, успокаивал раненых, подносил перевязочные пакеты, не пускал в линейку тех, кто мог идти самостоятельно.

Женское лицо в трепещущем свете, сосредоточенно склоненное над очередным раненым, было видно издалека, и то тут, то там слышались призывные мольбы: «Сестричка, умираю… помогите…»

Кате было жарко в работе, а раненых знобило от неподвижности, холода, потери крови. Срочно надо было искать ночлег. Слева от дороги в полумраке угадывалась рощица. «Должно быть, и деревенька там», – подумала девушка, но дома оказались разрушенными до основания. Наконец Катя где-то на отшибе нашла маленькую фанзишку с целыми стенами и помогла всем перебраться под крышу. Одного, раненного в живот и часто теряющего сознание, решила оставить в линейке, но натаскала туда груду тряпья – старых ватных одеял и халатов, брошенных хозяевами при уходе. Наскоро сложили очаг, наломали веток, натолкали в котелок снега, смешанного с песком, поставили кипятить воду. Немного провизии было у Кати, плитка шоколада нашлась у поручика, сухари – у китаянки. Катя налила кому было можно по глотку спирта, и лица раненых потеплели, послышалось сонное сопение, перемежаемое всхрапыванием.

Илья задал корм лошадям, благо немного его было приготовлено про запас, и отвел их под укрытие. Катя разобрала очаг, отнесла горячие еще камни в линейку, обложив ими оставшегося там на ночь человека, и тоже прикорнула, свернувшись калачиком на чьей-то шинели.

К утру фанзу выморозило, и раненые стали просыпаться от холода. Пришлось еще раз собрать грязный снег для оттаивания и распределить между всеми крохи, оставшиеся от ужина. Илья запряг лошадей, и линейка в рассветном сумраке выбралась на дорогу. По обочинам попадались трупы людей, лошадей. Даже окостеневший заяц мелькнул у самых колес.

Ехали на юг два дня, а обратно добирались неделю.

Где-то в районе Тьелина нашли эвакуирующийся госпиталь, и Катя наконец смогла передать своих подопечных в руки врачей. Так и добирались до Харбина с мукденским сводным госпиталем. Катю как сестру милосердия и Илью как кучера приняли на временное довольствие. Неспешно, чтобы зря не тревожить раненых, катили лазаретные линейки. На долгих стоянках делали инъекции и перевязки. Катины медикаменты пришлись очень кстати, и, пока добрались до места, в ее багаже не осталось ни одного перевязочного пакета.

Харбин был переполнен людьми. На лицах встречных читались растерянность, недоумение, отчаяние. Катя попросила Илью остановить линейку где-нибудь поближе к своему госпиталю, тепло поблагодарила его за помощь («Не за что, барышня… Это вам спасибо от людей!») и, попрощавшись с ранеными, вошла в знакомые ворота.

Здесь тоже все были взвинчены. Главврач едва глянул в Катину сторону: «Прибыли, ну и ладно, приступайте к работе». Одна сестра опять оказалась сверхштатной. Зоя, воспользовавшись неурядицей, попросила в мединспекции, чтобы ее отправили в Россию с каким-нибудь санитарным поездом, и стала укладывать вещи, упаковывать многочисленные безделушки, отрезы шелка.

Когда Катя зашла попрощаться, Зоя в раздумье глядела на ширму: с собой везти – громоздко, оставить – жалко.

– А ты возьми только шелк… Он легко должен сниматься с перекладинок, а вместо бамбука тебе дома остов из хороших палочек сделают.

Не отвечая, Зоя стала сдирать яркое полотнище.

– Ну что ты на меня сердишься? Давай хоть попрощаемся по-хорошему. Ну что нам делить?

– Теперь уж и правда делить нечего. – Зоины глаза сразу намокли, и губы стали кривиться.

– Что?..– спросила Катя, предчувствуя ответ.

– Нет больше Савельева… Видели его последний раз мертвого где-то у Сифонтая. А так… Разве я бы уехала? – Зоя всхлипнула, едва сдерживая рыдания.

Катя смотрела на нее и думала: «Неужели я так же изменилась? Какая она была? Хорошенькая и веселая. А сейчас? Темные круги под глазами, осунувшееся лицо, глубокие морщинки у губ и скорбь во взгляде… Но Сережа!.. Вот пусть докажут мне, что он умер! Пока не увижу списки погибших – не поверю. Даже в бумагах при нынешней неразберихе и то может быть путаница…»