Нефертити. «Книга мертвых» - [64]

Нефертити спустила кошку с колен, поднялась и прошлась по комнате, будто движение помогало ей вспоминать.

— На следующее утро женщины вернулись все вместе с многочисленными платьями и украшениями. Они были молчаливы. Что-то произошло. Они нарядили меня в несколько золотых и белых одежд, как подарок завернули. Вместе с моим отцом вошел Верховный жрец, женщины покинули комнату, и он дал мне наставления — что говорить, чего не говорить, когда говорить, а когда хранить молчание. Я посмотрела на отца, который сказал: «Это большой день для тебя и для всей нашей семьи. Я очень горжусь». Затем он подхватил меня на руки, мама поцеловала меня на прощание, и он унес меня из дома.

Я помню солнце и шум переполненных народом улиц. Весь мусор и паланкины убрали, чтобы на дороге остались только мы с отцом, ехавшие на колеснице. Я слышала пение птиц за шумом толп, которые, казалось, все воздают мне почести. Мне! Я крепко держала отца за руку. Нас везли во дворец. Но чем дальше мы удалялись от дома, тем больше я начинала чувствовать себя предметом мебели на повозке и тем меньше — принцессой из сказки.

Мы прибыли во дворец, и меня понесли из двора во двор, из комнаты в комнату — везде было полно сановников и чиновников, и все кланялись нам. Мой мир отступал и исчезал у меня за спиной. Помню, меня поставили перед занавесом. Отец сказал мне: «Ну вот ты стоишь на пороге великого будущего. Ныне я передаю тебя новой жизни». По-моему, я пыталась обнять его за шею, цеплялась за него, но он нежно разнял мои пальцы и произнес: «Помни о своем обещании. Будь храброй. И никогда не забывай, что я тебя люблю». Кажется, по его лицу текли слезы. Я никогда не видела, чтобы отец плакал.

Нефертити на мгновение прервала свой рассказ — видимо, захваченная воспоминаниями.

— Тогда я расплакалась, но увидела нечто непривычное: по коридору шел, под бременем такого же множества одежд, хрупкий молодой человек. Он поднял голову и посмотрел на меня. Глаза у него были задумчивые. Что произошло в тот момент? Понимание, узнавание, осознание себя сообщниками? Я поняла, что мы знаем друг друга и что наши жизни неким серьезным образом переплелись. Затем глаза мне завязали лентой, и мир исчез. Шум в комнате по ту сторону занавеса вдруг смолк. Я услышала монотонное чтение нараспев, бренчание систры, потом что-то провозгласили, и руки моего отца мягко подтолкнули меня за занавес, в ту комнату. Посмотрев из-под ленты вниз, я увидела цветы лотоса и рыб и пошла по нарисованному пруду. В конце этого долгого перехода меня приняли и повернули чьи-то руки. Голову мне подняли, ленту развязали, и я увидела море лиц — сотни людей рассматривали меня, детально ощупывая взглядами. На мне было столько одежды, что я и руку-то согнуть не могла, и однако, почувствовала себя обнаженной, раздетой догола. Я осмелилась бросить быстрый взгляд в сторону. Мальчик с длинным серьезным лицом, мой товарищ во всем этом странном деле, ответил мне таким же быстрым взглядом. На сердце у меня, сжавшемся от страха, чуть потеплело. Силы понемногу возвращались.

Царица остановилась. В ее печальной улыбке отразились все потери и потрясения, которые перенесла та девочка, ожившая теперь внутри этой женщины в ходе ее рассказа. Мне захотелось исправить это. Утешить ее.

— Не жалей меня, — вдруг сказала Нефертити. — Я не нуждаюсь ни в твоей жалости, ни в твоем сочувствии.

Она возобновила хождение по комнате, словно каждый осторожный шаг возвращал ее в прошлое.

— Я мало что еще помню. Полагаю, церемония завершилась успешно. Зрители, наверное, отправились ужинать, сплетничать и критиковать. Я же последовала за своим только что обретенным мужем в другую часть дворца иным коридором, а не тем, по которому меня привели. Помню, я смотрела, как, опередив меня на несколько шагов, он ковыляет, опираясь на костыль. Мне это понравилось — то, как он превратил трудность и прилагаемое усилие в своего рода привлекательное качество. Мне показалось, что ради меня он потихоньку улыбается. Помню, по простоте душевной я посчитала его слабым, как ту овцу, которую выделит из всего стада и убьет охотящийся лев. Так что, как видишь, более обманутой оказалась я.

В этом вопросе я не стал на нее давить. Пока не стал.

— Процессию возглавлял шедший впереди всех его отец Аменхотеп Великий. Я представляла его прославленным героем, строителем памятников и близким другом богов. Но кто был этот старик, пыхтевший и вздыхавший под бременем причинявшего неудобства тучного тела, жаловавшийся на ужасную зубную боль и проклинавший дневной зной?

Мы добрались до частных покоев, и я оказалась в кругу своей новой семьи. Аменхотеп повернулся ко мне, взял за подбородок и стал вертеть мое лицо, рассматривая его как вазу. «Знаешь ли ты, дитя, сколько разговоров, соперничества и разногласий предшествовало твоему появлению среди нас?» Я не сводила с него глаз. Все мои впечатления и мысли разлетелись, как во время бури. Я чувствовала себя листком, влекомым течением могучей реки, реки истории. «Ты скоро поймешь, что к чему. Ты слышала, как поэты воздавали тебе хвалы?» И снова я покачала головой. «Будь достойна этих похвал». Он был суров, изо рта у него плохо пахло. Я до сих пор помню его печальное лицо, лысую голову, остатки зубов. Но он мне нравился. Его жена Тия, моя новая мать, ничего не сказала. Сидела с каменным лицом.