Нефертити. «Книга мертвых» - [2]

Разумеется, как говорит при каждом удобном случае Танеферт — что в последнее время случается слишком часто, — для меня типично думать худшее о любой конкретной ситуации. Но в эти невозможные времена правления Эхнатона я ежедневно сталкиваюсь с оправданием подобного подхода. Положение дел ухудшается. Свидетельство тому моя работа: постоянно растущее количество изувеченных жертв убийств со следами пыток на теле, ограбленных и оскверненных гробниц богатых и могущественных людей, а рядом — ухмыляющиеся перерезанными от уха до уха глотками нубийские стражи. Я вижу это в выставляемой напоказ роскоши богачей и в беспросветной нищете бедняков. Вижу и в более высоких сферах, судя по будоражащим новостям о Больших переменах: фараон изгнал жрецов Карнакского храма из тех мест, где они жили испокон века, и лишил их древних прав; Амон и все меньшие, более старые и почитаемые боги отрицаются, а иногда и оскверняются. Нам навязывают непонятного нового бога, которому, как предполагается, мы теперь должны молиться и поклоняться. Я вижу это в странном замысле и немыслимых расходах на новый город-храм Ахетатон, который строится в последние годы в пустыне, на полпути от нас до Мемфиса, а значит, специально вдали от всех. И я вижу, как все это навязывается при ненадежном состоянии экономики, в период потрясений и неустойчивости нашей империи. Так чтО, скажите на милость, что еще я должен думать? Танеферт говорит, это нормально, и она права. Но я давно уже понял: тени и тьма живут внутри каждого из нас, и нужно совсем немного, чтобы они разъели душу и улыбку. Смерть — это легко.

Поэтому, когда я в полдень вернулся домой с засевшей в голове тревожной новостью о моем внезапном вызове для расследования великой тайны в самых верхах, Танеферт только бросила на меня взгляд и спросила:

— Что случилось? Расскажи. — Она уселась на скамью в передней комнате, где мы никогда не сидим. Я взял жену за руку, но она знает мою уловку. — Мне не нужно, чтобы ты держал меня за руку. Я это уже проходила.

Поэтому я ей все рассказал. Про то, как Амос вошел ко мне утром. Он, как всегда неопрятно, поглощал пирожное, не замечая крошек, застревавших в пышных складках его туники. Из-за объемистого живота ходит он медленно, а сыщику следует быть крепким, но подтянутым (чего я, по-моему, достиг с помощью ежедневных упражнений). В своей обычной недовольной манере он с большей, чем обычно, неохотой и агрессивностью поведал о прибытии с самого верха приказа, который предписывал мне немедленно и безотлагательно ехать в Ахетатон и явиться ко двору Эхнатона для расследования великой тайны.

Мы пристально посмотрели друг на друга.

— Почему эта честь выпала мне? — спросил я.

Амос пожал плечами, а потом улыбнулся, как зевающий кот из некрополя.

— Твоя задача это выяснить.

— А что за тайна?

— Тебе сообщат при встрече с Маху — главой нового отделения тамошней полиции. Репутация его тебе известна?

Я кивнул. Печально известен ревностным следованием букве закона.

Амос шумно прожевал остатки пирожного и наклонился ко мне:

— Но у меня есть кое-какие связи в новой столице. И я слышал, что дело касается исчезновения человека.

И он снова зловеще улыбнулся.

Танеферт застыла с напряженным от страха лицом. Она, как и я, хорошо знала: если мне не удастся разгадать эту тайну, в чем бы она ни заключалась — а, видит Ра, какой же еще, как не великой, может быть тайна, когда с ней связаны высокопоставленные лица и высшая власть, — загадка моей судьбы секрета не составит. Меня лишат занимаемого положения, немногих наград, имущества и приговорят к смерти. И все же страха я не испытывал. Я чувствовал что-то еще, не поддающееся в данный момент определению.

— Скажи же хоть слово. — Я посмотрел на нее.

— Что тебе сказать? Разве мои слова заставят тебя остаться с нами? Вид у тебя, между прочим, возбужденный.

Так и было, хотя я никогда в этом не признался бы.

— Все потому, что я стараюсь не показать девочкам своего беспокойства.

Она мне не поверила.

— Надолго ли ты уезжаешь?

Я не мог сказать жене правду, которая заключалась в том, что я и сам не знал.

— Недели на две. Возможно, и меньше. Это зависит от того, как быстро я смогу разгадать тайну. От состояния вещественных доказательств, наличия улик, от обстоятельств…

Но Танеферт уже отвернулась, устремив невидящий взгляд в окно. Дневной свет упал на ее лицо, и сердце у меня забилось в горле, заставив умолкнуть.

Так, в молчании, мы просидели некоторое время. Затем она произнесла:

— Я не понимаю. Наверняка расследовать эту тайну могла тамошняя полиция. Это внутреннее дело. Зачем им нужен ты? Ты чужой человек, у тебя нет ни связей, ни доверенных людей… и если это такой уж секрет, почему они вызывают кого-то со стороны? Местная полиция будет возражать против работы на их территории.

Все было верно, ее нюх на простые истины велик и безошибочен. Я улыбнулся.

— Тут нечему улыбаться, — сказала она.

— Я тебя люблю.

— Я не хочу, чтобы ты ехал.

Ее слова застали меня врасплох.

— Ты же знаешь — у меня нет выбора.

— Есть. Выбор всегда есть.

Я обнял Танеферт и, почувствовав, как она дрожит, попытался утешить. Успокоившись, она ласково положила ладони на мое лицо.