Нефартовый - [4]

Жаль детей

…В страшный для семьи день 23 января 44-го моего девятилетнего папу принимали в пионеры. Узнав о смерти отца, он застыл с маленьким флажком у географической карты — ведь с самого начала войны они вместе, общаясь по почте и телеграфу, отмечали передвижение наших войск. Сначала — горькое отступление, а потом — вперед, вперед, вперед…

Крошечной Леночке только-только исполнилось два года. Бабушке позвонили: «Нина Петровна, с вами будет говорить товарищ Сталин». Через несколько секунд в трубке раздался до боли известный всем голос. И всего два слова: «Жаль детей».

Памятник вождю народов простоял в соседнем скверике перед Третьяковской галереей до 1958 года. Специально проверил это в справочнике, так как некоторое время думал: ну не могу я, родившийся в 55-м, то есть два года спустя после смерти Сталина, помнить эту скульптуру на фоне фасада. Оказывается, перенесли ее на задворки музея только в 58-м. И то, что, выйдя в одно прекрасное утро на улицу в составе детской прогулочной группы в родной Лаврушинский переулок, я увидел на месте привычного монумента клумбу — не сон и не фантазия. Бывает, спрашивают: какое самое раннее детское воспоминание. Наверно, вот это.

Первое опубликованное стихотворение Виктора Гусева — в 18 лет. Потом — две важные премии, другие награды, популярнейшие фильмы, известность поэта, драматурга и сценариста. Правильно ли будет сказать, что все это — горькая компенсация за уж слишком короткую жизнь? За невозможность хотя бы немножко, одним глазком заглянуть в будущее сына, которому в 38-м, когда появилось это стихотворение, было всего лишь четыре года…

Как много нового явилось у него.

Взгляни, — он стал немного выше ростом.

Какой-то новый блеск в глазах его возник.

Он спрашивает вечером о звездах,

Чтоб утром самому рассказывать о них…

…И знаешь, иногда мне делается страшно,

Захватывает дух такая скорость дней.

Ведь наша жизнь становится вчерашней

По мере роста наших сыновей.

Он старше стал — и радость, и волненье!

Я старше стал — уж не пора ль грустить?

У слова «жизнь» есть разные значенья,

Мне иногда их трудно примирить.

Жизнь, жизнь идет. Она всегда упряма.

Не подчиниться ей нельзя, — старей!

А рост детей — ведь это диаграмма

Движенья к старости отцов и матерей.

Но почему ж мне весело бывает

И радость появляется сама,

Когда меня манит и увлекает

Блеск пробудившегося в мальчике ума?

Но почему мне дороги и милы

Все новые слова, что он сказал?

Но почему растущий отблеск мира

Я вижу с гордостью в его глазах?

И как мне было б тягостно и душно,

Когда бы этот рост замедлился живой,

Когда б навек остался он игрушкой,

Когда б движения покинули его.

Нет, трижды нет! Расти, расти, приятель!

Весь мир узнай, расширь его, раскрой.

Мне потому шаг первый твой приятен,

Что вслед за ним последует второй.

Мне не забыть ручонки милой сына,

Но дню грядущему я радуюсь тому,

Когда я руку друга и мужчины,

Большую, мужественную, — пожму,

Когда мы с ним пойдем по внуковским

проселкам

Гулять среди осеннего огня,

Когда я буду молодым постольку,

Поскольку молодость зависит от меня.

Это было написано в ничтожные по меркам человеческой жизни 29 лет.

В вышедшем по пьесе Гусева в 1961 году фильме «Иван Рыбаков» главный герой, умирая, устами актера Бориса Бабочкина, больше всего известного по роли Чапаева, говорит: «Сыну смерть отца перенести легче, чем отцу — смерть сына».

Последней фразой самого Виктора Михайловича, обращенной к жене, было: «Береги детей!»

Расти, Уткин

Но и в отмеренные 34 года жизни Гусеву не раз приходилось несладко.

Племянник Митя, сын моей младшей сестренки Машеньки, которая тоже ушла от нас бесконечно рано, для своей дипломной работы раскопал интереснейшие вещи, включая, например, сведения о взаимоотношениях Гусева с Владимиром Маяковским.

Великий поэт со всей своей известной мощью обрушился на начинающего, когда в 1929 году в первом сборнике гусевских стихов «Поход вещей» прочел стихотворение о взятии Зимнего дворца: «Последний фонарь застрелил броневик, шатаясь из Смольного в Зимний…»

На конференции Московской ассоциации пролетарских писателей Маяковский восклицал: «Вы только послушайте! Броневик воспринимается им как бегущее существо, которому безразлично, куда слоняться!»

Крайне не понравилось Владимиру Владимировичу и стихотворение Гусева о деде-алкоголике. «Эта поэзия идет не по линии создания новой, пролетарской, а по линии декаданса, старой упаднической поэзии. Вот, скажем: «Мой дед? — Не знали вы его? — Он был не здешних мест. — Теперь за тихою травой стоит горбатый крест». Это такой грошовый романтизм, давно выкинутый из арсенала революционной поэзии, что смешно им орудовать».

Дедушка тяжело переживал реакцию мэтра и, кстати, своего кумира. Впрочем, Виктор не озлобился и даже сделал правильный вывод. Ведь первые стихи были написаны, что называется, «на диване» — начитанным, влюбленным в книги и поэтическое слово, но лишенным какого бы то ни было жизненного опыта мальчишкой. Гусев начал ездить по стране, набираясь впечатлений и сюжетных тем.

Я был в Самарканде.

Я Волгу видел.

Я по небу мчался средь жутких стихий.

Работал в газетах полков и дивизий.