Недруги по разуму - [41]

Мойше и Али подхватили Язона под локти.

– Неплохо выглядишь, чтоб мне позеленеть! – пробормотал коренастый. – Значит, правду говорил?

– Правду. Только мне не верят. – Язон поднялся, не спуская глаз с Хозяина-Навигатора. – Ты ведь думаешь, что я пугаю? Так возвратись на Пирр и познакомься поближе с моей планетой и моим народом!

– С твоей планетой? – Навигатор издал протяжный свист. – Она уже не твоя! Этот мир для нас особо ценен, и мы уберем с него хадрати. Переселим, а в случае сопротивления – уничтожим.

Мышцы Язона напряглись. Внезапный гнев охватил его; он уже не замечал, что леди Пат глядит на него с интересом, а Измеритель Му – даже с сочувствием. Они, как и Советник с Помощником, не были здесь главными, а тот, чье слово и приказ решали все, ему не верил. Ментальное чувство подсказывало, что Навигатор все так же самонадеян и упрям, что его окружает темная аура раздражения и враждебности, и это лишь усиливало ярость. «Спиногрызы проклятые…» – пробормотал Язон, стукнул коренастого локтем под челюсть, потом стряхнул с плеч навалившегося длинного.

– Защитники! Защитники! – в один голос завопили Навигатор с Советником, а Помощник Дик вскочил, прыгнул к Язону и тут же напоролся на его кулак. Затем, в лучших традициях уличной схватки, Язон врезал ему коленом в живот, стукнул тяжелым башмаком по лодыжке и отшвырнул обмякшее тело под трубу ку’рири.

Набежали Защитники – двадцать или больше, и первых трех-четырех он расшвырял ударами ног, рыча от бешенства.

– Значит, переселишь? Или уничтожишь? – ревел Язон, отбиваясь от наседавших Желтых. – Дань хочешь с червей получить? Ну, будет вам дань! Столько дадим, что в корыте своем не утащите, вши разноцветные! В порошок сотрем и скормим шипокрылам!

Ему не хватило дыхания, потом он споткнулся о чье-то тело и, не сохранив равновесия, рухнул лицом вниз. Защитники кучей навалились на него, хватая за руки и прижимая к полу, приклад излучателя навис над головой, ударил в затылок, и Язон полетел в пропасть беспамятства. Последнее, что удалось расслышать, было воплем Измерителя Му:

– Осторожнее! Не повредите его! Это уникальный образец!

Точно, уникальный, подумал Язон и потерял сознание.

Интерлюдия

Дархан, борт крейсера «Арго»

Синие глаза Меты потемнели, щеки поблекли, у губ пролегли горестные морщинки. Она слушала, хмурила брови, молчала, и чем дольше длилось это молчание, тем неуютнее чувствовал себя Рес. По меркам Пирра он считался человеком сведущим и знал, что в цивилизованных мирах имеются иные связи, кроме родственных и дружеских, – есть, например, любовь, соединяющая женщину с мужчиной, есть понятия супружества, семьи, общего дома, который строят молодые и живут в нем вместе до глубокой старости. Дом – это было ему понятно; он происходил из фермеров-«корчевщиков», а все они в отличие от городских жили в усадьбах, а не в казармах. Но дом принадлежал ему, и только чуть-чуть – подружкам, что появлялись в нем время от времени. Прожить с какой-нибудь из них всю жизнь? Ужасная перспектива! Месяц, и хватит! В крайнем случае лет восемь, если родится сын-наследник… Да, не более восьми – в такие годы каждый может сам о себе позаботиться!

Все остальное, кроме детей и дома, все связанное с теми чувствами, что заставляли мужчину выбрать одну и только одну женщину, было для Реса не слишком ясным и даже совсем туманным. Как всякий пиррянин, он часто видел смерть и многих на своем веку терял – и, разумеется, испытывал сожаление; в списке потерь были достойные люди, весьма полезные для общества, были его женщины и его друзья – скажем, тот же Язон динАльт… Но сожаление – это все, что можно ощутить при мысли об ушедшем человеке; сожаление, и только! Исчезнув, он не разрушает семьи, которой нет, не оставляет близких беззащитными – да и они, эти близкие, скоро последуют за ним, не через пять, так через десять лет. Пирр – не изнеженная цивилизованная планета, и жизнь на Пирре столь коротка, что есть в ней место для друзей-соратников, но уж никак не для любви! Любовь, и все, что она вызывает: горе и радость, мечты и томления, – слишком большая роскошь для Пирра. И оттого любовь…

Ему почудилось, что Мета всхлипнула. Рес замолчал, поерзал в кресле и отвернулся в смущении, шаря взглядом по рубке «Арго». Свет, струившийся с потолочных панелей, был неярким, не оставлявшим бликов на корпусах приборов; на обесточенном пульте не перемигивались огоньки, его поверхность, усеянная циферблатами и шкалами, тонула в полумраке, который придавал загадочность знакомым очертаниям; из всех многочисленных экранов горел один, обзорный, и на нем виднелись пара дюжин звезд и краешек космического дока. Это сооружение парило в пятистах километрах от поверхности Дархана, но, если забыть о планете, чудилось, будто его забросили в межгалактическую пустоту.

Рес осторожно покосился на белокурую женщину, сидевшую перед ним. Нет, она не плачет… показалось… Глаза поблескивают, но на щеках – ни слезинки, губы плотно сжаты, и лишь на виске бьется, подрагивает голубая жилка. Ни признака слабости… А если б он и был, нельзя показать, что он его заметил; слабость, как и сочувствие, оскорбительна для пиррянина. Поэтому в рассказе Реса присутствовали только факты, и никаких эмоций.