Недотёпы - [23]

Но Афанасьич не слышал его: Нюра проснулась. Она раскрыла глаза — светлые, здоровые — и сказала:

— Силюшка! Слава Богу: кажется, голова у меня не болит больше! Силюшка, я соскучилась по тебе!

Прошло много лет. Как-то в Свято-Григорьевский Черноболотный монастырь приехал из дальних краёв молодой помещик Василий Рукавицын, привёз в обитель богатый вклад и попросил разрешения свидеться с настоятелем. В первый день его к настоятелю не допустили, и лишь через двое суток в избу, где жили богомольцы, зашёл высокий лысый монах:

— Где тут обретается раб Божий Василий, барин Рукавицын! Отец Капитон благословляет.

Василий поспешил через монастырский двор в настоятельскую келью. Был Василий очень похож на своего отца Сильвестра, — такой же невысокий ростом, такой же белесый волосом, но только в плечах пошире и лицом покруглее и в движениях поуверенней. Игумен Капитон сидел в своей келии один, на высоком кресле, посреди горницы. Был он важен, суров и мудр. Непомерно толстый его нос придавал ему значительности и внушал богомольцам почтение. Благословив юношу, он вновь уселся на своё кресло и замолчал. Василий замялся, засмущался и насилу начал разговор:

— Отче! Помнишь ли село Собачье? Помнишь ли Сильвестра Рукавицына? Я сын его меньшой.

— Помню, — отвечал игумен Капитон. Василий долго ждал продолжения беседы, не дождался и решил, что пора откланяться.

— Ну, так, отче… Тятенька поклоны передавал… как помирал, всё тебя вспоминал… Мне строго-настрого наказывал… Я вот, собрал от худобишки нашей… курей… и хлебца… и ещё там всякого… Ну, так я пойду, стало быть…

— Иди, — сказал игумен Капитон, но когда юноша, пятясь, добрался до двери, и когда уже приоткрыл её, — властно махнул посохом: — Погоди! А матушка твоя? Не Анной ли Несторовной зовут?

— Точно так!..

— Жива?

— Отнюдь… Моими родами преставилась… Я её и не помню вовсе. Тятенька… он всё вас вспоминал… послушником Агафоном, называл… по старой-то памяти… Просил передать, что в селе Собачьем всё наладилось, — ещё прежде, чем Смута на Москве кончилась. Зажили хорошо. В Москву ездили, там венчались, приданное мамашино забрали: у неё в хоромах ещё довольно было добра, — и родичи там кое-какие остались — и у мамаши, и у тятеньки… Благословили их… Детей у них четверо родилось: сначала мальчик — Михаилом назвали, в честь царя нашего тогдашнего, потом две девочки, а потом уже и я… Михаил-то сейчас в Москве, на государевой службе, дочки замужем, а именьице-то мне досталось. Тятенька ведь потом и Чёрный Двор себе выхлопотал, и Сергиевское, и Лебяжье и ещё четыре деревни, так что живём потихоньку. А помирать-то он стал, так всё вас поминал… А он слыхал уже, что игуменом-то… да… Игумен Капитон, стало быть… Был Агафон, стал в монашестве Капитон, — так он мне и сказал. Ты, Вася, горит, снеси ему гостинчик, да скажи: мол, белым эфиопам подарок из Константина-града. Несколько раз так повторил, а почему, зачем… Он вроде не заговаривался до последнего часу, — нет!.. Ты, говорит, не забудь, Вася: из Константина-града для белых эфиопов гостинчик! Не знаете, почему он так говорил? Не знаете?.. …Так я пойду, отче?

— Иди с Богом! — ответил игумен, чуть заметно улыбаясь.