Недотёпы - [12]

— Чего разволновался-то, Афанасьич? — ехидно улыбнулся Агафон. — Ещё поляков нету, рано труса праздновать…

— Нету, так будут! Потом пожалеете… Да поздно… — Сильвестр изо всех сил пытался сохранить достоинство, дёргаясь в руках Пахома. И именно тут — ни раньше, ни позже, строй старух раздвинулся и на фоне их чёрных пролушубков нарисовалась рыжая, узорно расшитая шубка Нюры Красногорской. Нюра вышла вперёд, сложила руки на животе и разулыбалась.

— Это Силюшка, боярский сын! — сказала она старухам, указывая на злого, покрасневшего от позора Сильвестра. — Мы с ним поженимся. Он к батюшке сватов засылал. Силюшка, суженый мой ненаглядный! Уж так его батюшка мой любит — как сыночка милого! А этот, — она показала на атамана, — дружкой будет.

Волосы её неряшливо выбивались из-под дорогого платка, глаза чуть косили и улыбка была, по правде сказать, весьма широкой, слишком широкой, чуть подрагивающей. «Лучше, когда она спит, — подумал Сильвестр, — Во сне она всё-таки на девицу похожа, а не на юрода».

— Отведи-ка ты её, Сильвестр Афанасьич, домой, — мягко приказал Пахом. — Чего ей тут топтаться, на ветру.

Сильвестр решительно взял Нюрину ладошку в вязанной рукавичке, и повёл было за собой, но княжна, сделав три-четыре шага, вдруг села на снег и насупилась.

«Чего ж дальше-то делать? — подумал Сильвестр в тоске, — за уши её что ли поднимать?»

— Анна Несторовна! Изволь домой пойти. Со снежку-то поднимись, боярышня! Сделай милость!

— Силька! — она посмотрела на него и разхихикалась, — Силька! Усы тараканьи! Ты целоваться умеешь?

Сильвестр Афанасьевич вспомнил, как подростком управлялся он Катериной, младшей сестрицей, подхватил Нюру подмышки и с пинками поволок в избу. Боярышню, видимо, смутило такое обращение. Она вырвалась, испуганно ссутулилась, поджала губы и, меленько перебирая ногами, потрусила по узкой, едва протоптанной тропинке. «Теперь сама дойдёт!» — решил Сильвестр и развернулся, но, сделав шагов десять, догадался, что Нюра идёт за ним. Так и было. Несколько раз он пытался прогнать её, но ничего, кроме горючих слёз не добился. «Леший с ней!» — подумал он. — «Леший с ней! Что с дурочки взять? Пусть бежит сзади, для меня в том позору нет!»

— Обратно привёл! — рассмеялся Пахом, увидя их вместе. — Никак расстаться не можешь?

— Долго ходишь, — сердито буркнул Агафон. — Пушку зарядить уж успели.

— Правда? — растерялся Сильвестр, — Ну, так что теперь? Стреляем или… — и сам себя оборвал, поняв, что говорит глупость.

— Обедать идём! — важно приказал атаман. Он успешно справился с зарядкой и теперь до ушей был полон сознания собственной значительности. — Успеем ещё отобедать и вздремнуть…

У ворот их встретили всё те же старухи. У каждой в руках был какой-нибудь гостинчик: пирожок, или варёная курица, или сладкая репка. Все хотели угостить героев, но не решались, а только робко посматривали на них из-под платков.

— Ага! — сказал атаман, на ходу вырывая куриную ногу, торчащую из узелка близ стоящей старухи. — Это дело! Теперь винца ещё…

Сидя за обеденным столом, они долго и старательно ели, а старухи стояли вокруг и тихо плакали. Никогда ещё такого обеда не было у Сильвестра Афанасьевича. «Как будто на собственных поминках!» — думал он, уминая пятое крутое яйцо. Желудок вдруг стал бездонным, и хоть голода не чувствовалось, но съесть он был готов и кабана. Атаман, запихнув в рот целую ватрушку, нечленораздельно просил у Манешки бражки, а Манешка клялась страшными клятвами, что ни капли не осталось, когда дверь распахнулась и крошечная девчонка в тулупе пропищала с порога:

— Бабушка велела передать: поляки пришли!

Все страшно всполошились, кто-то смахнул со стола глиняное расписное блюдо, Пахом забегал по избе, ища шапку, Агафон то поднимался из-за стола с решительным видом, то вновь падал на лавку, один Сильвестр Афанасьевич спокойный и чуть печальный стоял столбом у двери и ждал, когда атаман наконец натянет свои щегольские, слишком узкие сапожки. Какая-то бабка всё совала воинам свою, не принятую за обедом репку, но от неё отмахивались раздражённо, и тогда она испугано и сокрушённо качала головой. Сильвестру вдруг стало до слёз жалко эту старушку.

— Бабуся! — сказал он проникновенно, — Ты давай репку-то свою. Я их шибко люблю — репки. Вот поем с удовольствием!

Жалобно улыбаясь, бабуся вложила ему в руку своё нехитрое угощение:

— Поешь, сыночек! Дай тебе Господь с этой репки силы поболе на супостата!

Сильвестр хлюпнул носом и поспешил выйти в сени. Вслед за ним выскочил — без шапки — Пахом.

— Быстрей, быстрей, подьячий! Шевелись! Сейчас нам польскую закуску выдавать будут!

Вчетвером, страшно запыхавшись, добежали они до пушки.

…Вот оно — идут. На дальнем конце озера двигалась большая толпа чёрных человечков. А может, это не поляки? Дурацкая мысль. Идут. Идут, не остановятся, не свернут. Прямо на нас. Сколько им ещё идти? Ещё успею… Что? Подышать спокойно. Давай, подумаем, что нам нужно? Помолиться? Да. Это да. Вообще-то, мыслей не собрать, и с другой стороны, молись, не молись, а я же за други своя живот кладу. Мне и так, без молитвы полагается прямым ходом в рай. А вообще-то я спокойный. Вот, стою, дышу равномерно, могу и посвистеть: вот так.