Недосягаемая - [12]

Это была прелестная комната. Тем не менее Лидия часто задавала себе вопрос, заметно ли здесь что-нибудь, когда в студии находится Иван. Трудно было смотреть на что-то еще, кроме него. Он двигался, как ртуть, заставляя каждого неусыпно следить за ним, затаив дыхание.

Сейчас она приближалась к нему, и, когда оказалась рядом, он протянул к ней руку. Она протянула ему свою.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

Ее чрезвычайно удивил этот вопрос. Ведь она полагала, что ведет себя и держится как всегда. Но ей следовало бы догадаться, что Иван с его обостренной интуицией сразу почувствует что-то неладное, сразу поймет: она чем-то обеспокоена.

— Я думала о тебе, — ответила Лидия правдиво.

Он взглянул на нее, затем выпустил ее руку и прошелся по залу взволнованно и в то же время решительно, словно отметал прочь невидимые препятствия.

— Давай уедем, — наконец произнес он.

— Куда?

— Тебе нужно переменить обстановку.

Она не ответила, ожидая объяснений. Он быстро вернулся к ней и сказал:

— Хотя, конечно, это невозможно. Я забыл, что Кристин возвращается домой.

Он постоял немного, глядя на нее, и снова зашагал по комнате из угла в угол, как загнанное в клетку животное. В тот момент она поняла, какая буря поднялась в его душе, поняла — он догадался о том, что ей все известно, и теперь пытается найти способ и средство объясниться с ней, попросить у нее сочувствия.

— Иван, — сказала она после долгой паузы. И, хотя она заговорила тихо, для него это прозвучало как команда, потому что он мгновенно замер. Да, он был в полном смятении, она знала это. Но ей нечего было сказать ему, за исключением двух коротких слов: — Все хорошо.

И тогда он пронесся разделявшее их пространство и опустился на колени рядом с ее креслом.

— Дорогая, я люблю тебя.

Он прошептал эти слова и положил голову на ее плечо. Она ощутила дорогую тяжесть, услышала глубокое, мерное дыхание и поняла, что он закрыл глаза в полном успокоении.

Минута беспокойства прошла, кризис миновал, Иван вел себя как ребенок, уверенный в прощении матери, убежденный, что наказание ему не грозит и он в полной безопасности.

— Дорогая, я люблю тебя, — повторил он и нежно, без страсти, поцеловал пульсирующую жилку, бившуюся на ее шее.

Глава 4

Элизабет, проезжая по тихим извилистым тропинкам, жалела, что у нее не хватило смелости задать вопрос, который вертелся на кончике языка. Хотя разве можно кого-то спросить: «Я влюблена?» Нельзя ожидать ответа ни от кого, кроме как от самой себя, даже от того, кто знает о любви столько же, сколько Лидия.

Поразительно, думала Элизабет, как Лидия ухитряется продолжать любить Ивана, несмотря на все его измены. Но еще больше удивляет то, что она кажется счастливой да и, пожалуй, на самом деле счастлива. Самый отчаянный скептик вряд ли усомнился бы в том, что она довольна своим союзом с мужем. В чем здесь секрет? И как ей удается, вопреки даже физической немощи, держать весь дом на себе?

Элизабет припомнила все то, что слышала об Иване, — о женщинах (многие из них, как она знала, были из числа близких друзей дома), которые восхищались им и которые в тесной компании были готовы намекнуть о его благосклонности и обаянии. Неужели Лидия переживала или, быть может, она ничего не подозревала? Но ведь о Моуне Грэм сестра узнала. Элизабет была изумлена. Никогда прежде она не говорила с Лидией о романах Ивана, потому что, очевидно, пока они давали пищу для многочисленных сплетен и пересудов, их можно было не принимать всерьез. Но на этот раз все было по-другому: с кем бы она ни сталкивалась, сразу начинался разговор о том, что Тимоти Грэм намеревается развестись с женой, и она чувствовала себя просто обязанной сказать что-то, по крайней мере предупредить Лидию. Но это оказалось ненужным, Лидия все знала и, что больше всего поражало, отнеслась к этому спокойно и легко.

Элизабет попробовала представить, как бы она поступила в таких обстоятельствах. Ей было трудно судить, потому что подобная ситуация была невозможна в ее собственном браке. Немыслимо, чтобы Артур допустил измену. Но велика ли в том его заслуга? Скривив губы в улыбке, Элизабет вспомнила, как кто-то сказал об одном человеке — должно быть, прототипе Артура, — что он ставит свою жену чуть ниже любимой лошади и чуть выше собаки.

А еще она вспомнила разговор с одной своей остроумной подругой, которая жаловалась ей на скуку замужней жизни, когда проходит первая страсть юности. Пытаясь утешить ее, Элизабет тогда сказала:

— Но, дорогая, по крайней мере, твой муж не изменяет тебе.

— Может быть, и так, — последовал ответ, — но это не делает ему чести. Если бы женщины были дичью или рыбой, он бы постоянно изменял мне каждый охотничий сезон.

В тот раз Элизабет посмеялась, но потом вспоминала это замечание. Неужели хуже, думала она, забывать о жене ради поместья, ради стрельбы, охоты или любого другого спорта, чем ради другой женщины?

Артур Эйвон всегда пренебрежительно отзывался об Иване: «Ужасный тип, я то и дело слышу о нем какие-то истории. Не понимаю, как твоя сестра мирится с ним. Он же прохвост!»

Всю свою жизнь, думала Элизабет, она выслушивала подобные замечания сначала от отца, затем от мужа; и все же в глубине души она завидовала Лидии. Ей было всего восемь, когда Лидия убежала из дому, но последовавшее за этим волнение ярко отпечаталось в ее мозгу — яростный гнев отца, перешептывание прислуги, комментарии пришедших в ужас родственников и друзей. С той минуты Лидия стала служить для нее губительным примером. И дня не проходило, чтобы ей не напомнили о предосудительном поведении сестры и не предостерегли не портить себе жизнь.