Недоступная девственница - [17]

Вилли допил кофе и откинулся на спинку. Все это никак не радовало его, да и Принцесса, размышлял он, тоже не в восторге. Он посмотрел на нее. Модести сидела, подпирая подбородок ладонью, взгляд ее был задумчивый, даже чуть сонный. Посреди лба возникли две морщинки. Нижняя губа чуть выпятилась. Вилли почувствовал возбуждение. Он знал, что означает такой взгляд.

— Значит, Брунель решил, что вы встретились с нами сегодня для обсуждения этой проблемы? — спросила она Фрейзера.

— Готов побиться об заклад. — Он коротко усмехнулся. — По крайней мере, это лишило его сна на несколько ночей. Он будет ждать вашего вторжения. Что ж, маленькое, но все же утешение.

— Да, приятного мало, — сказала Модести. — Особенно в условиях цейтнота.

Вилли радостно улыбнулся и просигналил официанту, чтобы тот принес счет. Фрейзер подался вперед и тихо сказал:

— Не валяйте дурака, Модести. У вас нет ни малейшего шанса. Дом опутан проводами сигнализации от воров. Чтобы взломать сейф, нужно двенадцать часов, не меньше. И к тому же они будут с нетерпением ждать вас в гости.

Модести кивнула, взяла портсигар и зажигалку, а Вилли подписал счет. Когда Рауль пожелал им спокойной ночи и удалился, Модести сказала:

— Возможно, мы и правда тут ничего не сможем поделать, Джек, но, по крайней мере, надо взглянуть. Прикинуть, что к чему. — Она улыбнулась и, закрывая сумочку, добавила: — Во всяком случае, если нам повезет, мы и впрямь найдем ответ на вопрос, что подарить сэру Джеральду.

Глава 3

Когда зазвонил звонок, Брунель лениво приподнялся с кровати, где лежал рядом с обнаженной девушкой с белыми волосами. Он надел пижаму с монограммой и халат. Он был в отличном настроении: Лиза проявила себя с самой лучшей стороны, выказав ту самую страстность, которая от нее и требовалась. Его не задевало то, что все это было с ее стороны притворством. Она лежала, смотрела на него и заученно улыбалась.

Да, Лиза — неплохой товар и вполне оправдывает те хлопоты, что он на нее потратил. Она была полезной во многих отношениях. То, что она была альбиноской, никак не преуменьшало ее красоты. Впрочем, сама она, не без удовольствия отметил он, так не считала.

Завязывая пояс халата, Брунель сказал:

— Возможно, тебе придется вступить в отношения с человеком по фамилии Гарвин. Возможно, он поймет, что тебя подослал я, но это не имеет значения. В нем есть свое грубое обаяние, и он это знает. Поэтому он решит, что сможет использовать тебя в своих целях, особенно если ты укрепишь его в этом заблуждении. Это было бы отлично. Но детали обсудим потом.

Он вышел из спальни, не пожелав ей спокойной ночи. Лиза встала, пошла в ванную, включила душ. Ей было немножко не по себе, что всегда случалось после Брунеля, и это ее тревожило. Это было неправильно. Она постояла, прислушиваясь, не зазвучат ли в ее голове Голоса, не начнут ли они давать советы, упрекать. Голоса не возникли, и она испытала чувство облегчения, а затем укол вины за это чувство облегчения.

Если бы она только осмелилась, то возненавидела бы Голоса. Но это было исключено. Это означало совершить страшное преступление. И так ей было стыдно, что она их страшится. Она пыталась сделать над собой усилие, но оказалась слабой, слишком слабой, чтобы справиться со своими эмоциями раз и навсегда. Она уже точно не помнила, когда впервые заговорили эти Голоса. Во всяком случае, несколько лет назад. Все, что было до этого, сделалось смутным, потеряло целостность, распалось на фрагменты. Иногда Голоса умолкали на несколько дней, но это ничего не меняло. Они господствовали над ней. Лиза знала, что рано или поздно они дадут о себе знать — среди ночи или тогда, когда их и не ожидаешь.

Она никому не рассказывала о Голосах, даже Брунелю, потому что Голоса строго-настрого запретили ей делать это. Это ей казалось странным, ибо Голосам нравился Брунель, по крайней мере, они были довольны, что она ему беспрекословно подчиняется. Лиза не знала, что собой представляют эти Голоса, и давно уже перестала ломать голову над этим вопросом. Они просто были всегда при ней, в ней. Но это не были голоса ее собственных дум и чувств, они существовали сами по себе. Это Лиза понимала, потому что в своей слабости и порочности пыталась им противоречить, спорить. Прежде всего она делала это, потому что Голоса говорили четко, ясно. Они звенели в ее мозгу маленьким хором, направляли, командовали, увещевали.

Когда она впервые услышала их, то перепуталась, но быстро привыкла, потому что они требовали чего-то простого и ясного. Но потом все изменилось. Они стали внушать ей что-то такое, от чего она приходила в ужас. Они велели ей совершать разные гадости — с Брунелем, а потом с другими. Теперь она привыкла к тому, как Голоса учили ее отдавать свое тело, но оставалось кое-что другое, куда более страшное. Она боялась показать, что напугана, даже не осмеливалась признаться в этом себе, ибо это было грешно. Голоса были всегда правы, даже когда велели ей убивать. Они были всеведущи и лишены сомнений, внушали ей, что оказывают великую честь, позволяя выполнять их волю. Это была высокая привилегия, которую она, по своему неразумию, не могла осознать во всей полноте. Если она и испытывала иногда приступы отвращения, если хотела порой взбунтоваться, то это выступало дополнительным свидетельством ее порочности, указанием на ужасное пятно внутри нее, на позорную слабость.