Недостреленный - [30]
Никитин возвращался со мной по темным московским улицам и, вдохновленный незнакомым с московскими реалиями слушателем, вовсю просвещал меня о жизни бедных районов Москвы. Он рассказывал мне о ночлежках, которые открываются с пяти-шести вечера и закрываются утром, давая возможность подённым рабочим, нищим и беднякам, приехавшим в Москву в поисках заработка и не имеющим своего угла, переждать вечер и ночь, особенно морозной зимой, а утром вышвыривая их на дневные уличные заботы.
О кабаках, трактирах и притонах, где пропивает заработанное, выпрошенное или украденное за день эта беднота, вращаясь по замкнутому кругу, из которого выход чаще всего быть убитым в переулках или смерть в больнице для нищих. Спивались многие, не только крестьянский и рабочий люд, были и бывшие чиновники и дворяне, угодившие на дно социальной жизни и кое-как зарабатывающие своим знанием грамоты. В некоторых притонах и кабаках подавали не только слитую и смешанную из остатков водку, но и опий или кокаин, тем самым укорачивая и без того недолгую жизнь здешних обитателей.
Слушая эти рассказы, я пытался понять, сколько в них правда, а сколько вымысла рассказчика, желающего потрясти слушателя красочными или страшными подробностями, но потом я вспомнил, что даже читал в прошлой жизни, помнится, у Гиляровского. Знакомые по этой книге названия "Хитровка", "Сухаревка" слышались и в рассказах Никитина с добавлением подробностей.
Откуда взялись это "дно", как в пьесе Горького? Насколько мне стало понятно, от бедности и нищеты части населения Российской империи. В надежде на заработок стремились крестьяне или мещане в Москву, а на Хитровской площади находилась биржа труда и место, где нанимали работников, чаще всего подённых. Здесь же выстроены были ночлежки или превращены в таковые уже стоящие здания, где приезжие останавливались, пережидая ночи, набиваясь битком и принося прибыли домовладельцам. Немалые, видно, прибыли, если несмотря на протесты общественности и различные проекты по сносу или хотя бы переносу "Хитровки" на другое место подальше от центра Москвы, таким проектам в царское время ни разу не был дан ход.
Здесь же, в зданиях, располагались и многочисленные трактиры и кабаки, выкачивающие полученную за день денежку у местных обитателей и обогащая их владельцев. Естественно, в такой среде царила преступность. Царская полиция и не могла, и не хотела справляться с криминальной обстановкой, хотя, возможно, полиция бессильна была что-то сильно изменить. Тут, наверное, как в анекдоте про водопроводчика, "всю систему менять надо было". Полиция могла лишь сдерживать эту среду в каких-то рамках, а сейчас, после революций, когда центральная власть слаба, преступность развернулась вовсю. Она не ограничивалась рамками трущоб и темных подворотен, а заходила в респектабельные прежде заведения, совершала вооруженные ограбления купеческих собраний и ресторанов, грабила среди бела дня на центральных улицах прохожих, убивала милиционеров, превосходя численно милицейские патрули и наряды.
Вот на такой оптимистической ноте мы с Никитиным расстались на бульварном кольце, расходясь каждый по своим домам – я на Каретный, а он к себе за Садовое.
— Ну, бывай, Сашка, — сказал Никитин, когда мы хлопнули друг друга по рукам. — Завтра с утра в розыскную милицию, а потом оттуда с тобой на Сухаревку пойдем.
— На Сухаревку? А что там делать-то? — удивился я.
— Завтра воскресенье, там большое торжище будет. На Сухаревке часто ворованное продают, могут и ткань украденную на продажу привезти, вот и поищем, — просветил меня Павел.
— Поищем, само собой, — согласился я.
На следующее утро мы вышли из здания милиции и потопали на Сухаревский рынок.
— У тебя где оружие? — спросил меня Никитин.
— Вот, в кармане, — я вынул и показал наган, лежащий в правом кармане шинели.
— Убери за пояс, — посоветовал Павел, и показал свой револьвер, засунутый за брючный ремень.
— Да если что, пока шинель расстегнёшь, пока его достанешь… Долго это, — не согласился я.
— На Сухаревке лучше так, — серьёзно сказал Никитин. — Сопрут.
Я послушал совета более знающего человека и заткнул наган на ремень на поясе и застегнул шинель. Второй револьвер я решил всё же оставить в левом кармане шинели, на всякий случай, мало ли. "А чтобы не сперли, буду держать в кармане левую руку, заодно мёрзнуть не будет", — решил я.
Сухаревская площадь была запружена народом. Стояла куча палаток, лотков, многие торгующие расположились прямо на мостовой Садового кольца, мешая проезду не только извозчиков, но даже трамваев. Над всем этим столпотворением возвышалась Сухаревская башня, о которой ходили легенды еще со времен царя Петра Алексеевича.
— В обычные дни больше около башни толкутся, — пояснил Никитин, — а в воскресенье и Садовое занимают.
Я окинул взглядом все это необъятное торговое поле:
— Как же тут всё обойти-то, за день не успеешь, — проговорил я.
— Успеем. Мы к букинистам не пойдем, в обувные и скобяные ряды тоже, — уверенно сказал Никитин. — Вон там наши ряды… — он кивнул в ту сторону головой. — Давай разделяемся, с разных сторон зайдём, ты те бери, а я вон эти, а потом у башни встретимся. Ткань-то помнишь?
