Недостойный - [62]

Это был ужас. Мы ходили вокруг поля под перешептывания учеников, которые смотрели на нас, и я подавала ему бумаги, словно мы заключали противозаконную сделку. Я не могла даже дотронуться до него. Не могла даже по-настоящему на него посмотреть. Это было мучительно и жестоко. Мы шли рядом, этот ребенок внутри меня, его ребенок, и я даже не могла до него дотронуться. Боже мой, видели бы вы его лицо!..

В тот день я поехала поездом прямо к нему домой, где мы легли в постель, и я плакала и плакала. Потом я села и посмотрела на него. Никогда в жизни не испытывала такой надежды. Это продолжалось всего мгновение. Я была так счастлива в течение этих нескольких секунд, испытала нечто вроде короткого всплеска надежды, радости. Словно все у нас будет хорошо. У нас двоих. Вместе. У нас с ним.

Уилл

Занятия в школе возобновились, и я встретился с Мари во время перерыва на ленч. Она подала мне конверт.

— Это если ты мне не веришь, — сказала она.

Мы медленно шли по длинному кругу, обходя поле.

— Конечно, я тебе верю, Мари. Что бы ты ни захотела сделать. Что бы ни решила, я с тобой. При любых обстоятельствах, — отозвался я, глядя на тонкий листок бумаги.

— Я хочу сделать аборт, — тихо проговорила она. — Прости меня за все это. Но знаешь, у нас все будет отлично. Все будет прекрасно у нас с тобой. В один прекрасный день.

Она остановилась и, повернувшись ко мне, вымученно улыбнулась.

— У нас. Я не дура. Нет, послушай меня. Что бы ни случилось, Уилл. Все это ерунда. Это ничего. Будет ничем. У тебя все будет отлично, что бы ни случилось. Вот увидишь. Поверь мне. Я молодая, но кое-что знаю.

Она подняла руку, словно хотела погладить меня по лицу, но опомнилась и снова пошла вдоль поля.

Прошептала:

— Боже мой, какой у тебя печальный вид. Довольно долго мы шли молча. А потом я сказал:

— Ты все же подумай, Мари. Ради себя. Что бы ты ни захотела сделать, я поддержу любое твое решение. И когда ты будешь уверена, скажи мне.

— Эй, только не надо быть лучше, чем ты есть, ладно? И я уверена.

В один из неудачных дней белый песик Лили, без одной лапы, прохромал по полю, покрытому снегом. Прозвенел звонок, и они ушли с чистыми экземплярами «Когда я умирала».

Было очень рано. Я забыл включить обогреватель и из-под одеяла видел пар своего дыхания в утреннем воздухе. Я заставил себя выбраться из постели, принять душ и одеться. В светлеющем небе висел клык луны.

Я стоял рядом с обогревателем, но никак не мог унять дрожь. Я запер за собой дверь и надел пальто на лестнице.

Воротник я поднял, но это не помогло. Я пошел быстрее. Вдоль улицы Сены двигались машины для уборки улиц, смывая ночной мусор, обходя двух соседских пьяниц, неподвижно лежащих рядом на тротуаре. Парень, орудующий шлангом, выключил его и дал знак грузовику остановиться. Опустился на колени и тряхнул пьяного, на котором не было обуви.

— Il est vivant ou quoi?[58] — со смехом спросил водитель, высунув из кабины голову.

Обогреватели в поезде не работали, и я поплотнее закутался в пальто. Я был рад холоду. Он позволял мне на чем-то сосредоточиться. Не давал заснуть. Я следил, как мы минуем станцию за станцией, оставляя позади пассажиров с безучастными лицами, ожидающих в темноте свои поезда. Никто не разговаривал. Звук был только один — грохочущего вагона.

Я приехал раньше времени и нашел рядом со станцией скоростной ветки кафе. Встал у барной стойки и выпил кофе, но мысль о еде вызывала отвращение. Стоящий рядом со мной мужчина курил, поднося сигарету ко рту дрожащей рукой. На стойке бара перед ним стояло пиво. Я подумал было, не заказать ли и мне пиво. Давно уже я не пил в такую рань. Я знал, что Мари огорчится, почувствовав в моем дыхании алкоголь. Я заказал еще один кофе и стал ждать.

Когда пришло время, я расплатился с барменом, вышел на улицу и нашел ее на стоянке такси. Увидев меня, она оттолкнулась от стены. Мы стояли, глядя друг на друга. Нас разделяла улица, и мы ждали зеленого сигнала светофора для себя, а мимо проносились автомобили. Я перешел улицу и обнял Мари, прижавшись губами к ее волосам. Впервые мы прикоснулись друг к другу в общественном месте.

В такси она дала водителю адрес. Мы сидели, держась за руки. Мари смотрела в свое окно, я — в свое.

У больницы я расплатился с водителем. Сигнал светофора сменился, и такси уехало.

Мы молча шли по прямым, с каменными полами коридорам. Звук наших шагов эхом отдавался от облицованных камнем стен и сводчатых, как в соборе, потолков, в клинике стояли зеленые пластиковые стулья и столы с огнеупорным пластиковым покрытием. Полы здесь были начищены, сестринские посты застеклены.

Через час нас отвели в комнату, где уже находилась другая пара. Женщина лежала на черной кушетке, на боку, спиной к нам, и держалась за живот. Сидящий рядом с ней мужчина кивнул мне. Медсестра тронула женщину за руку.

Мы с Мари сели за стол в центре комнаты.

— Все нормально, — сказала она, сжав мою руку. Все будет хорошо, вот увидишь.

Медсестра принесла маленькую чашечку с пилюлями. Мари приняла их, запив водой, и пошла в ванную комнату переодеться.

Вернулась она в толстовке с капюшоном, с эмблемой МФШ, и в широких тренировочных штанах. Чтобы «скрыть памперсы», как выразилась она, закатывая глаза.