Неделя в декабре - [151]

— Это уже вторая работа, какую вы мне предлагаете. Вы, часом, не подрабатываете в свободное время агентом по трудоустройству?

— Нет, решаю кроссворды и читаю поэтов. Начинаю, впрочем, думать, что для заполнения пустынь великой вечности, из которых состоит мое свободное время, и кроссвордов придумано недостаточно, и поэтических строк написано мало.

— Марвелл, — отметила Клэр.

— Да.

— Но почему у вас так много свободного времени?

— Потому что я веду слишком мало дел.

— А почему же вы…

— Не знаю. Я непопулярен. И контора моя тоже. Работой там никто особо не завален, — кроме хозяина. Ну и еще одного королевского адвоката, который ведет только торговые дела.

— Вряд ли причина только в этом.

— Да, тут вы, наверное, правы. Причина, я думаю, зарыта поглубже. Возможно, солиситоры чувствуют, что мне недостает энтузиазма. Однако это меняется. Мне кажется, что я перевернул какую-то страницу. Я уже получил на следующий год четыре дела. В январе одно из них пойдет в апелляционный суд, и думаю, это многое переменит.

— А скажите, вы голосовали за Ланса на дополнительных выборах? — спросила Клэр.

— Нет. Я из другого избирательного округа.

— Как и сам Ланс.

— Да и в любом случае я не знаю, во что он верит, — сказал Габриэль. — Мне всегда казалось, что он мог бы состоять в любой партии. Возможно, он просто вступил в университете не в тот клуб. Подбросил монетку, когда выбирал его. Думаю, все, к чему он стремится, — это власть. Ему хочется управлять.

— Ну, возможно, придет и его день. С миссис Уилбрехем он уже явно нашел общий язык.

— Что же, надеюсь, этот день придет уже скоро. Для его же пользы.

— Красное или белое, сэр? — Над плечом Габриэля изогнулся, вглядываясь в недоеденный салат и некрасиво разломанный ломоть ржаного хлеба, «школьный инспектор».

— Красное, пожалуйста, — сказал Габриэль.

Он решил, что пора бы ему побеседовать и с женщиной, сидевшей от него слева, с Назимой аль-Рашид. И разговор их быстро переключился с ее остававшегося пустым винного бокала на вопросы веры.

— Вы очень религиозны? — спросил Габриэль.

Назима улыбнулась:

— Да нет. Моя семья никакой религиозностью не отличалась. Я была самой обычной йоркширской девушкой. А вот семья Молотка — моего мужа — состояла из глубоко верующих людей. И сам он такой же. И мой сын. Сын с детства пел и читал Коран в мечети, пока не увлекся политикой. Но теперь, по-моему, возвращается к исламу.

— Вы этим довольны?

— Конечно.

Что-то не выглядит она такой уж довольной, подумал Габриэль. Брови Назимы сдвинулись, карие глаза словно затуманились. Красивая женщина, думал он, но выглядит почему-то печальной — возможно, ей кажется, что ее оттолкнули на обочину и она лишь наблюдает за жизнью других, но не участвует в ней.

— Так или иначе, — сказал он, — Коран — книга занятная, верно? Не комичная, разумеется, но странноватая.

— Вы имеете в виду, занятная тем, что не похожа на другие?

— Да. И тем, что напрочь лишена структуры.

— Он писал то, что ему диктовалось.

— Я знаю. Архангелом Джабраилом. Однако мой тезка никакой практически повествовательной дисциплиной не отличался. Эта книга просто набрасывается на читателя, правда? И в ней на удивление мало собственно рассказа. Одни утверждения.

— Еще красного вина, сэр? Сейчас подадут баранину.

— Да. По-прежнему красного, спасибо.

Габриэль почувствовал, что «инспектор», до середины пополнив его бокал бургундским Ланса Топпинга, мысленно поставил против его школы пометку «сомнительная».

Он повернулся к Клэр, однако та уже разговаривала со своим соседом справа; Назима повернулась к соседу слева, и это дало Габриэлю несколько минут передышки. Слухом он обладал на редкость острым и даже при том шуме, какой создавали гости, мог на краткое время подключаться к разговорам и отключаться от них.

Магнус Дарк склонялся над столом к сидевшему напротив него Ричарду Уилбрехему:

— Так каким образом вы хотели бы ограничить иммиграцию?

Уилбрехем неловко улыбнулся:

— Я полагаю, правило Чатем-Хауса[67] остается в силе и здесь?

Дарк пожал плечами и покраснел, — как если бы Уилбрехем усомнился в его чести, — но, впрочем, не отступился:

— Назовите хотя бы примерные цифры.

Софи Топпинг:

— Не будьте таким приставалой, Магнус.

Уилбрехем:

— Видите ли, вы должны понимать, что в этом году семьдесят пять процентов лондонских рожениц сами родились в других странах.

Индира Портерфилд:

— Как человек, тоже родившийся не здесь, могу сказать, что…

«Штык» Боровски:

— Если вам нужен прекрасный футбол, вы не можете составлять команду только из английских игроков.

Оля:

— Да, Тадеуш платит большие налоги.

Роджер:

— Нет, от добавки не откажусь. Где вы берете это бургундское, Ланс?

Слушать никто никого не желал, и на лице Ричарда Уилбрехема обозначилось умиротворенное облегчение — гомон, поднятый людьми, бубнившими каждый свое, не позволял Дарку и дальше лезть к нему с вопросами…

Хасан аль-Рашид сидел в последнем вагоне поезда, шедшего на запад по линии «Дистрикт». Между его ног стоял на полу плотно набитый нейлоновый рюкзак. Одежду Хасана составляли темно-синяя шерстяная шапочка, анорак, джинсы и горные ботинки с толстыми носками. Он побрился, чтобы выглядеть как можно более неприметным, и теперь крепко сжимал левой ладонью правую. Чего она жаждет, эта ладонь, думал Хасан, почему он стискивает ее с такой силой?