Неделя ущербной луны - [9]

Он глядел на примолкнувшую мать и что-то веселое рассказывал ей. Он испытывал к ней жалость и думал, что ему уже скоро двадцать семь, не мальчик, и сколько еще ни живи — наверно, все так и будет загадкой, как она устроена, жизнь. У одних, посмотришь, с виду все гладко, ни сучка ни задоринки. Живут, как играют. Другие вечно в натуге, вечно в скачке с препятствиями. Причем то и дело приходится двигаться не в ту сторону, в какую бы тебе хотелось, теряя при этом что-то такое, чему нет ни меры, ни счета.

— Ну что уж теперь, — сказал он матери. — Вот вернусь через полгода, с белыми мухами…

Он хотел сказать, что по осени подыщет себе новую работу — тихую, городскую, и, в душе понимая, что такого никогда не будет, осекся и натянуто улыбнулся, а мать заплакала.

Все-таки чудно. Ему еще в детстве пророчили ту самую гладкую жизнь, говорили: «Далеко пойдет!» — дескать, все ему дается легко, сходу. И верно — он и сам не заметил, как и школу окончил, и вуз, и за каких-то три года работы стал начальником поискового отряда. Возможно, теперь был бы начальником партии, а то и кандидатом наук… если бы не это острое, не дававшее покоя желание вывести Семисынова на чистую воду.

Нет, тот его не прижимал, на пятки не наступал — наоборот, всячески поощрял, был с ним отечески внимателен. И поднять руку на начальника экспедиции было не так-то просто.

Но серединка Андрею не виделась.

В один прекрасный момент полетели первые перья с прославленного начальника экспедиции. Осенью, по возвращении в камералку, Андрей собирался вынести разговор о делах в экспедиции на партийное собрание, но многоопытный начэкс расчетливо воспользовался случаем, подтолкнув его на решение, которое и определило исход поединка. Погиб человек, и формально виноват был он, Званцев, главный человек в отряде.

Он и тогда понимал, что рискует, лучше бы пройти береговой тропой. В другое время они так бы и сделали; правда, след в след за ними спускалась от Белков крутая алтайская зима, уже приходилось разбивать береговой припай, чтобы набрать воды в котелки. Но за два дня больших хлопот холода бы не наделали.

Он решил спускаться на лодках потому, что неожиданно слегла единственная в отряде женщина — практикантка с биофака. Ира Эпштейн. Конечно, в конце концов они могли бы сделать носилки и вынести ее на руках — пять здоровых мужчин. Но тогда два дня обернулись бы неделей.

Семисынов на запрос по рации ответил, что вертолетчики в такую погоду на гольцы не полетят, нарушить инструкции их не заставишь, — хотя, конечно, он попытается их уговорить, сделает все от него зависящее.

Уже по раздраженному его тону — «что с этой маменькиной дочкой?!» — Андрей понял, что вертолета не будет. Подумаешь, температура! Из-за такой чепухи начальник экспедиции не пойдет на перерасход фондов — вертолетный рейсик, да еще над гольцами, то и дело тонущими в снежной пелене, стоил и риска и денег.

Не стоила этого, по мнению Семисынова, практикантка с биологического, поддерживавшая Андрея Званцева во всех его атаках на начальника экспедиции. «Надеяться надейтесь, — сказал он напоследок по рации, — но на месте не ждите, а потихоньку-помаленьку спускайтесь на резиновых лодках по Черной Убинке, вертолет встретите ракетами».

Потихоньку-помаленьку… Это по Черной-то Убинке.

Надувных жилетов, о которых потом столько говорили, в отряде не было. Их не было и на базе экспедиции (они появились перед самым судом над Андреем). Видимо, надо было потребовать, но как-то все привыкли, что сроду никто не цеплял на себя жилеты.

Он спросил мнение каждого из шести съемщиков, возражений не было, все понимали — это единственный шанс спасти девушку.

Первые излуки они прошли удачно. На быстрине бескилевые лодчонки то и дело разворачивало, а впереди, казалось, вообще была сплошная коловерть, но ведущая пара — рабочий и техник — благополучно проходили самые узкие горловины, призывно помахивая руками, и за ними, держась в центре стремнины, плыли Андрей с Ирой, чуть поодаль от которых держалась последняя, подстраховывающая лодка.

Все случилось как раз на самом, казалось бы, спокойном месте — когда Черная Убинка вырвалась из теснины, раздалась вширь и поутихла, поубавила свой норов. Их лодка царапнула краем за подводный камень, вздыбилась и перевернулась. Падая, Андрей пытался ухватить Иру за телогрейку, но руки скользнули по ткани, на голову обрушился рюкзак с образцами, и когда через секунду-другую, таращась и отфыркиваясь, он появился на поверхности, только облегченная лодка уносилась вниз по реке, покачиваясь на волнах и глянцево блестя мокрым перевернутым днищем.

Сбросив в воде телогрейку и сапоги, Андрей нырял раз за разом, его сносило; он выгреб к берегу, пробежал по галечнику вверх, разламывая ледяной припай, заплыл снова и, нырнув, поплыл середкой под водой. Желтоватые блики призрачно мельтешили перед глазами, тонко свербило в ушах, было слышно, как прозрачно постукивает перекатываемая по дну галька.

Часа через два, после второго вызова, прилетел на одноместном вертолете Семисынов. Четверо из группы Званцева по очереди, едва отогревшись, ныряли в Черную Убинку. Андрей скрючился на узкой полосе галечника, его бил озноб — под конец его самого едва вытащили из воды.