Неделя ущербной луны - [29]

— Двадцать метров, и все, говорит, по морене, — сгоняя Славку с Лизиного стола, сказал молодой начальник. — Акт для банковской процентовки составил.

— Ну, это хорошо, это хорошо… — И опять баба Женя похрумкал огурчиком.

— Это плохо, плохо! — сразу сорвался с голоса Костя, боясь, что сказать ему не дадут. — Это очень, плохо, товарищи, — на ноту ниже выправил он свой голос. И еще на ноту, а то и на две сразу: — Это преступление.

— Чего — преступление? — застыл на месте Евгений Иванович.

— Нет, а я, пожалуй, выпью! — словно очнулся Званцев. Он выпил, взял огурец и захрумкал тоже, и баба Женя, тотчас отложив свой огурец, уже не спускал с Андрея глаз, хотя говорил только один музыкант.

— Лилявский меня на скважине оставлял, а я не остался! Пусть вот они, — ткнул букетом в Илью Данилова, стерегущего край скамьи, — буравят эти бесполезные дырки, если у них совесть позволяет!

— Вот это разговорчики… — тихо восхитился Лопатников, жена-сторожиха цыкнула на него, а Павел от волнения попытался крутануть ручку арифмометра не в ту сторону.

— Ты д-дд-думаешь, Костя, это тебе что ж! Ты думаешь, вэ-в-вот взял и… Я ж потому сейчас и здесь, что…

Баба Женя махнул на Данилова рукой: мол, прикройся, не твоего ума дело, сидишь себе на лавочке — и сиди.

— Правильно Илья говорит! — подхватил, переиначил Лилявский, отщелкивая от себя на край стола подушечку для печати. — Нашли кого выслушивать — музыканта… он еще на скважине голову мне морочил с каким-то гербарием. Как в детском саду, право. Выпили для согрева экспедиционного спирта — и говорите спасибо, и давайте расходиться. Завтра же — хотя какое там завтра, — многозначительно постучал он по циферблату часов, — уже сегодня, через час-другой, надо упаковываться и — в поле, в поле! Ровно в шесть, вместе с гимном, — оглядел он свою четверку, — чтобы все были в конторе, как штык.

— Нет уж, Роман, пэ-пп-пускай говорит!

— Да, вы уж, пожалуйста… — поднял голову Андрей, и баба Женя поспешно нашелся:

— Мы же не резолюцию пишем — пусть поговорит человек…

Костя, не ожидавший такого мирволия, опять сбился на сипоту.

— Начну тогда издалека… Меня, честно говоря, давно заинтересовала гидрогеология наших северных регионов. Обширнейшие заболоченные пространства, гибнет лес, исчезают пашни, закочковывается и без того узкая полоса сенокосной поймы, — голос Кости снова креп.

Славка моргнул — раз, другой и опять замер, а Данилов передвинулся в центр скамейки.

— …Нынче не обязательно быть дипломированным инженером, чтобы понять, что значит для нас мелиорация. Все газеты теперь пишут об этом, пожалуй, чаще, чем о космосе. И не удивительно. Если не мелиорация — тогда что еще поможет человеку создать надежную продовольственную базу? Что бы ни писали об океане и морях, как о весьма и весьма малоиспользованных кладовых мира, хлеб все ж родится на земле. Только на земле. А ее, оказывается, не так уж и много. И поливать ее надо, не дожидаясь дождичка. Да что я вам говорю: все это прописные истины, и не знать их может разве что человек с гастрономическими потребностями…

Андрей слушал и не слушал Костю. Вдруг со стыдливым отчаянием представил, как Лиза смотрела на него от двери. «Что это она, в самом деле, вот еще новости… Господи, вот еще не было печали!»

А музыкант прав, тысячу раз прав, сказал он себе, чувствуя трезвую ясность и какую-то пугающую решимость этого внутреннего своего голоса; нельзя считать, что ты работаешь честно, думая только о своем профессиональном призвании, если волей-неволей участвуешь в делах всего отряда, всей партии, а дела эти ведутся мало сказать спустя рукава; быть честным, если рядом с тобой ты видишь творимое другими зло и молчишь, — нельзя. Нельзя-а…

На посиневшие к рассвету окна неярко скользнул с улицы свет, дождинки отчетливо проступили, и по ровному урчанию мотора шофер Лопатников, не вставая с места, определил:

— Кажись, «газон» начэкса…

— Да ну? — встрепенулся баба Женя.

— Чей же еще, — мстительно сказала сторожиха, прильнувшая первой к окну. — Только это не сам начальник, а Протягина, вон, я вижу, из машины вышла, Полина Захаровна, как же.

Все, кроме Кости и Андрея, прилипли к окнам. Баба Женя, сделав знак убрать закуску и мензурки, устремился к двери, бурча:

— Вот не спится бабе… Прикатила спозаранку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

От Семена, ночевавшего дома, узнал Фролка Чекунов, что съемщики встали табором под Паньшином, на угоре за бором, почти что рядом с кладбищем и заброшенной церквушкой. С самим начальником отряда Семен посчитал за благо не встречаться, а перекинулся словом-другим с Ильей Даниловым, с которым столкнулся у сельмага, и айда прямиком на участок.

Выслушав подручного, капитан почесал под кепкой. Перебрались… А и хрен бы с ними, со съемщиками. Больно ему нужны. Проку-то от них: что есть они, что нету. Да обмолвился Семка, что Илья закупал в сельмаге «Зубровку» — литра три будто бы. На день рождения самого Романа. А вместе с отрядниками — что и взволновало не на шутку Фролку — якобы праздновать будет и его Катерина.

Вот этого он никак не ожидал. Сутки всего как дома, еще, поди, и с огородом-то не управилась, а уже со съемщиками путешествует. На всякий случай переспросил Семку: