Недели по Троице 1-17 - [179]
Должны же были быть у Божественного Наставника, вне Его, в Нем самом или в Его слушателях побудительные причины для того, чтобы говорить к ученикам и народу притчами и часто "без притчи не говорил им," как заметил однажды о Христе Спасителе Святой Евангелист Матфей (Мф. 13:34), так что сами ученики Его удивлялись и спрашивали: "для чего притчами говоришь им" (13:10).
Не вечно ли безоблачное синее небо Палестины, вершины ли палестинских гор, приближающиеся к небу, долины ли, богатые пастбищами и цветами, живописные ли берега Генисаретского озера, где произнесены Господом первые Его притчи, виноградники ли колена Иудина, вообще природа ли востока, делающая речь восточного жителя образной и живописной, природа ли, окружавшая Христа в детстве, влияла через Его сердце на сам язык Его и рождала полные симпатии к природе поэтические образы Его притч? Да, в этом объяснении есть некоторая доля правды.
Тот, Кто так чуток был к дыханию "ветра," то тихому, чуть-чуть ощущаемому, то порывистому и разрушительному, ниспровергающему дом, поставленный на песке, Кто, с такой любовью вдумывался в по видимости беззаботное существование самой дешевой "птицы," Кто чувствовал все превосходство одежды полевой "лилии" в сравнении с пурпуром и виссоном одежды самого Соломона, Тот, без сомнения, был близок к чарующей природе Своей родины, одной с ней жизнью дышал, и потому легко говорил ее языком, выражая ученикам и народу ее образным языком Свои задушевные мысли. Равно как, говоря о виноградниках, сеятелях, пастухах, винных мехах, фарисеях и мытарях и т. п., Он показывал Себя сыном Своего народа (по человечеству), его занятий, обычаев, слоев и т. д.
Мы видим в этом объяснении долю правды, потому что, по нашему мнению, чувство природы одно из прекрасных чувств человеческой природы Христа Спасителя и, показывая Его близость к жизни Своего народа, служит живым свидетельством действительности Его "вочеловечения." Мы только далеки от той крайности, чтобы само учение Христа Спасителя производить от влияния на Него окружавшей Его природы или считать плодом обычаев и чаяний Его народа, как это делает Ренан и последователи его "идиллического евангелия," далеки от той крайности, чтобы самую основную идею учения Христа Спасителя (о царстве Божьем) считать плодом влияния на него красот Галилеи и Генисаретского озера, или постоянно представлявшегося Ему зрелища мирных пастбищ. Думать так не значит ли Мадонну Рафаэля, последний день Помпеи Брюллова, картину Иванова признавать произведением не художнического гения, а происхождением сепии, лазури, умбры и т. п. красок, в обилии покрывавших палитру художника? Но мы далеки также и от той мысли, что живописная речь Христа Спасителя была случайным и естественным выражением, на которое невольно наводила Его окружавшие Его с детства природа и быт еврейского народа.
Можно ли допустить что-нибудь случайное в жизни и учении Христа Спасителя, когда они были предвидены и предопределены прежде сложения мира, от самой вечности. Образный способ учения Христа Спасителя был предуказан еще в Ветхом Завете, наравне со всеми другими чертами Его личности и событиями его жизни. "Внемли, народ Мой, закону Моему, приклоните ухо ваше к словам уст Моих:" так еще устами древнего псалмопевца, призывал Мессия к слушанию Своего учения. "Открою уста мои в притче, и произнесу гадания из древности" (Псал. 27:1–2). Поэтому Святой Евангелист Матфей, изложив в своем Евангелии одну из бесед Христовых, замечает: "все сие говорил Иисус народу притчами и без притчи не говорил им, да сбудется реченное через пророка, который говорит: отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира" (Мф.13:34–35). И так, не случайна была образная речь в устах Христа Спасителя: она была предсказана и и была необходима в устах Его, как один из признаков, по которому первоначальные слушатели Его учения умели узнавать в лице Его обещанного Богом Учителя мира, посланнаго в мир, чтобы возвестить людям сокровенные мировые тайны.
Правда, Иисус Христос не первый говорил притчами. Образным языком и до него говорили священные учители народа израильского: пророк Нафан, обличавший причей преступление Давида, раненый пророк времен Ахава, пророки Исаия, Иеремия, Иезекииль, Осия, Михей. Даже простые люди выражали свои мысли притчами, как, например, Иоафам, сын Гедеона, женщина фекоитянка времен царя Давида. Кто не знает, в частности, имени царственного мудреца народа израильского, который изрек три тысячи притч и сложил тысячу песней, наполнив всю землю, и которому отдаленные страны удивлялись "за песни и изречения его, за притчи и изъяснения их" (Сирах. 47:17–19[1000]). Но с другой стороны, ни один из древних пророков не сделал притчу преимущественным способом обучения народа, как это было у Господа, а тем более никто из них не влагал с такой легкостью и художественным изяществом в образный рассказ такого глубокого содержания, какое заключают в себе притчи Христа Спасителя.
