Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине - [13]

— Нашу!

И Николай Павлович на виолончели, Володя на гитаре и, если оказывается в гостях, Митя на мандолине бравурно берут первые аккорды «Монаха». Доктор же, взмахнув по-дирижерски руками, бросается к роялю, и пальцы его вплетают в струнные звуки мажорную фортепианную гамму, которая, главенствуя, ведет мелодию. А сами музыканты и басово, и баритонно выводят:

— Я расцвел, как маков цвет, мне сегодня двадцать лет. Ах, как жаль, ах, как жаль, ах, как жаль, что я монах! Я на клиросе служу, все на улицу гляжу. Ах, как жаль, ах, как жаль…

Елена Андреевна делает вид, что затыкает уши, и направляется к двери, а четырнадцатилетняя Ольга, сестра Володьки, валится со смеху, ожидая продолжения куплетцев. Ей всегда хочется знать, что же произойдет дальше с молодым монахом, продолжит ли он свою службу на клиросе или, соблазненный чем-то за окном, бросится на улицу, где его могут ожидать самые неправдоподобные и, конечно, любовные приключения.

Однако доктор Михайлов и Николай Павлович первыми обрывают свои музыкальные партии, следом за ними и Володя с Митей. Ольга разочарована. Но все равно она покатывается со смеху, видя, как два солидных и уважаемых в городе человека — доктор Михайлов и ее папа, предводитель уездного земства, вместе с гимназистами отчебучивают такие задорные и наверняка сомнительного содержания куплеты…

Забежал к Володьке домой — и там его нет. Непохоже чтобы он забыл о репетиции. Может, произошло что-то важное, куда он устремился с раннего утра?

На Петропавловской и дальше, на Петровской горе, никаких толп и сборищ. А внизу, на Московской?

Еще не добежав до здания офицерского собрания, Митя увидел: двери осаждают солдаты, обыватели, рабочие, учащиеся. Здесь теперь Совет.

Стараясь не оставить в толпе всех пуговиц, Митя с трудом протиснулся в вестибюль. Но дальше хода нет, хотя зал — настежь. Никакая верткость и сноровка не помогут пробить брешь в людской стене. Из зала слышится:

— Большевики хотят дать народу хлеб, мир и подлинную свободу от власти капиталистов и помещиков! А что обещаете вы, господа соглашатели? Ваше понимание свободы и равенства — одни пустые слова, надувательство и обман масс…

Шум, топот десятков ног, свист. Кто-то выкрикивает:

— Ваш Ленин… толкающий Россию… только демократическая республика, провозгласившая…

И снова тот же голос, который до этого о большевиках:

— Временное правительство, которое поддерживаете вы, социал-демократы оборонцы, и вы, социалисты-революционеры, предоставляет свободу, как и при царе, только капиталистам и помещикам, народу же оно оставляет свободу умирать на полях войны, рабочим — свободу по-прежнему ютиться в бараках и гнуть спину на заводчиков, крестьянам — свободу от земли…

Митя и влево, и вправо норовит посмотреть, но даже при его росте, кроме затылков сгрудившихся впереди, ничего не видно.

— Кто это выступает?

— Чи Фомин, чи Прокин — не разобрать было. Но не наш, не брянский, — отвечает пожилой солдат. — Ему, вишь, Товбин, председатель, не давал слова. Вы, говорит, не член Совета. Но тут как затопочут солдаты и рабочие, как гаркнули: «Дать! Пущай говорит…» Ну и слышал, как он их расчехвостил, тех, что за столом, на сцене!.. Кто-то здесь рядом — да куда ж он делся? — говорил: от Ленина этот оратор, прямо из Питера или Москвы к нам направлен. Покажет он теперь всем, кто рот привык народу затыкать, какая она, рабочая правда!..

— А уже показал! Ловко он энтова Товбина! Говорит ему: «Суешься в волки, а хвост — от телки…» — вставил другой солдат, моложавый, шинель нараспашку, видать первогодок.

— Га, га, га!.. Вот солдатик дает! — загоготали двое рабочих парней.

— Да не то этот москвич сказал, — остановил первый, пожилой солдат. — Говорил, что надо кончать войну и не дожидаться постановлений буржуазного правительства, а брать землю у помещиков, заводы и фабрики — рабочим…

— Ну а я разве не так что сказал? — засуетился солдатик, что рассмешил всех «телкой». — Мы с тобой, старослуживый, аккурат про одно и то же. Только ты, вижу, неграмотнее меня. Вот бы в нашу роту такого, как ты. Сразу поняли бы что к чему… Ты сам-то из запасных, дядя? Погодь, не спеши к выходу. Адресок свой оставь — где искать.

Толпа оттеснила, выдавила Митю наружу. Перевел дыхание после махорочного дыма, слоями висевшего^; в вестибюле, и бегом к Швецовым. Володька уже дома и — Мите:

— А я такому скандальчику на заседании Совета оказался свидетель — не поверишь, если рассказать!

— Знаю, сам кое-что слышал. Только кто тот оратор?

Из кабинета вышел Николай Павлович — без пиджака, в одном жилете, видно, тоже только успел вернуться.

— Ажиотацию сию произвел некто Фокин, представитель Московского областного бюро РСДРП большевиков. Так, между прочим, было объявлено, прежде чем дали ему слово, хотя в зале немногие, наверное, разобрали — шум стоял. Так вот, немало в его речи, на мой взгляд, было пропагаторского, как говорили недавно, одним словом, зажигательного. Однако наличествовали и здравые выводы и суждения. Взять хотя бы вопрос о земле. Установка нашего земства, как и Временного правительства, — не допускать самовольного захвата пашни, сенокосов, различного инвентаря. Перераспределение земельных угодий — самый больной, самый острый и самый запутанный вопрос на Руси. Семь раз надо отмерить, сто — взвесить, прежде чем объявить декретом. Однако вот какая картина вырисовывается в этом щепетильном и тонком деле…