Нечестная игра. На что ты готов пойти ради успеха своего ребенка - [134]

«Боже, как я люблю этих мальчиков! Но что еще я упустил за последний год или два? Что просмотрел? Что, может быть, уже никогда не исправить?

Но близнецам ведь и двенадцати нет. Еще есть время. Должно быть!»

Эйдан отстранился.

– Так какое мое наказание, папа?

Какое-то время Бек не отвечал, позволил вопросу повиснуть в воздухе. Самое душераздирающее, Эйдан явно хотел, чтобы было наказание, хотел, чтобы его приструнили. Этому мальчику нужны были какие-то границы в жизни, начиная с его собственного поведения в последнее время.

– Я обсужу это с твоей мамой и Соней, – сказал Бек, и ему понравилось, как это прозвучало.

Контроль и управление.

– Я не хочу учиться в этой школе для одаренных, папа, – выпалил Эйдан.

Бек поколебался:

– Ты уверен?

– Она мне противна.

– О’кей, – с расстановкой проговорил Бек. – Мне надо поговорить с твоей мамой, но я тебя понимаю, и естественно, мы не будем тебя заставлять, если ты пройдешь второй отбор. Кроме того, у тебя и без того хватит дел: будешь тренироваться в СКАГО, правильно?

Мальчик покачал головой:

– Туда я тоже не хочу

Бек вытаращился на него:

– Ты не шутишь?

– Я не хочу столько мотаться на машине, да и мои друзья все останутся в КФК. Может быть, в старших классах. А сейчас я хочу остаться в КФК с Чарли. Да и это, наверное, дешевле?

– Ну да, конечно, – сказал Бек. Притом что любой вид юношеского спорта стоил под три тысячи долларов за семь месяцев сезона, это выходило намного дешевле. – Но ты ведь так долго об этом мечтал. Подумай о соревнованиях, путешествиях, крутой форме. А еще потом легче поступить в вуз…

Появилось лицо Сони, по-немецки строгое. Жена заглянула к ним из кухни и погрозила пальцем. Эйдан ее не заметил, но Бек прекрасно видел свою прекрасную Соню.

– Знаешь что? – сказал он. – КФК – это классно. Я горжусь, что ты остаешься со своей командой. Вот это настоящая верность, сынок.

Последнюю фразу он произнес грубовато, немного в духе Уэйда Мелтцера.

– Так ты не против? – спросил Эйдан, не веря.

– Знаешь, – Бек, зевнув, положил руку на плечи сына, живо ощущая, насколько ему повезло в жизни, – если честно, для меня это… облегчение.

73. Роуз

Роуз остановила машину на подъездной дорожке и выключила зажигание. Свет на крыльце не горел, но дверь была открыта и выпускала наружу бледный поток света из дома, который золотил бутоны кизила. Игра света напоминала блестки на поставленной на обочине новогодней елке. Над коленом позвякивали ключи, охлаждающийся двигатель издавал ровное тиканье, которое неспешно сходило на нет.

Роуз сидела в машине, восстанавливая дыхание. Слева она заметила движение. Эмма Кью выбежала из дома и помчалась через двор. Роуз услышала, как открылась и закрылась дверь машины, но не видела, что происходит: вид загораживали два куста сирени.

В дверном проеме появилась тень. Гарет – нет, не муж – вышел наружу. А на машине, оказывается, приехала Азра. Когда на крыльце зажегся свет, ее длинные черные волосы засияли. Одну ногу она поставила за порог, а другую на крыльце. Ее сильная рука держалась за дверной косяк. Она заговорила. Гарет стоял спиной к свету, лицо его было в густой тени. Они еще не увидели Роуз, не заметили, что ее машина здесь.

Роуз смотрела через лобовое стекло на белесую дверь гаража, на выстроившиеся в ряд шесть окон, похожих на зияющую бездну. Ее пальцы, скользкие и слабые, взялись за ручку. Она толкнула дверь машины локтем. Азра оглянулась первая, за ней Гарет. В его глазах – что-то безжизненное и далекое. В глазах Азры – только тепло.

Подруга подошла и обняла Роуз.

– Если нужно, Кью может переночевать у меня. И ты тоже, – прошептала она. – Или я могу забрать ее, а когда вы закончите, привезу. Только скажи.

Роуз кивнула, уткнувшись в ее волосы. Она не сходила с места, пока Азра не уехала вместе с Кью. Усталость опустилась ей на плечи, словно шаль, только эта шаль не согревала. Роуз задрожала. Поднимался ветер шинук. Воздух чуть не хрустел – так он был насыщен запахом хвои, скошенной травы и легкой нотки дыма.

На глаза Роуз навернулись слезы. Она смотрела на Гарета. В темноте его лицо было просто кляксой. Он пошел в дом. Роуз последовала за ним.

Она нашла на пластиковом торце столешницы протертое пятнышко: протерлось оно от того, что Роуз так часто прислонялась здесь во время бесконечных ссор, отмечавших угасание брака. Портфолио Атика грустно притулилось к стене, прилегающей к рабочей поверхности. Гарет сел напротив. Он ссутулился и казался таким маленьким.

– Роуз, – начал он, – ты должна понять…

– Вообще-то, я, кажется, и так понимаю, – перебила она. – Я все прекрасно понимаю. – Эту речь она отрепетировала. – Я понимаю, что ты всегда смотрел на то, как я выполняю роль родителя, с высокомерием и самодовольством, куда мне до тебя. Я понимаю, что ты не одобряешь моего «трудоголизма», моих «амбиций», того, как высоко я ценю усердный труд и заслуженный успех. Я понимаю, почему тебе так приятно было брюзжать, что я помешана на этой Кристальской академии, что, возможно, мое увлечение всей этой историей может – как ты там выразился? – ах да, «раздавить нашу дочь». Все это я понимаю, Гарет. И тем не менее смотри, как все повернулось. Ты столько лет жил в пузыре собственной непогрешимости, считал, что ты лучший в мире отец и самый многострадальный в мире муж, а теперь…