Нечестивый Консульт - [3]

Он собирается убить нас! Беги! Спасайся!

Маленький мальчик лежал так же неподвижно, как тогда, когда он шпионил за нариндаром. В нещадной хватке Анасуримбора Келлхуса всё было подобно яичной скорлупе — будь то города, души или его собственные младшие сыновья. Не было необходимости вникать в его замыслы, чтобы понимать смертоносные последствия попытки им воспрепятствовать.

— От кого-то, вроде меня, сбежать не получится, — сказал отец, в глазах его, будто заменяя ту ярость, что должна была бы звучать в голосе Аспект-Императора, плясали отблески пламени.

— Ты собираешься убить меня? — наконец спросил Кельмомас. Пока что ему ещё было разрешено говорить, понимал он.

— Нет.

Он лжёт! Лжёт!

— Но почему? — прохрипел Кельмомас с обжигающей злобой во взгляде и голосе. — Почему нет?

— Потому, что это убьёт твою мать.

Ответ Телиопы — и её же ошибка.

— Она хочет, чтобы я умер.

Аспект-Император покачал головой.

— Это я хочу, чтобы ты умер. А твоя мать…она хочет, чтобы умер я. Она винит меня в том, что ты сделал.

Видишь! Видишь! Я говорил тебе!

— Потому что она знает, что я и в самом деле её люб…

— Нет, — сказал отец, не повышая голоса и не меняя тона, но при этом, легко перебивая сына, — она просто видит лишь твою наружность, лишь малую толику тебя и путает это с любовью и невинностью.

Ярость охватила имперского принца, заставив его вскочить на ноги.

— Я люблю её! Люблю! Люблю!

Отец слегка моргнул, или ему лишь так показалось.

— Некоторые души расколоты так сильно, что почитают себя цельными, — сказал он, — и чем более ущербны они — тем более совершенными себя считают.

— И что же, я именно так вот расколот?

Будучи почти неподвижным, его отец казался каким-то исполином, левиафаном, свернувшимся, сжавшимся и уместившимся в теле и сердце смертного.

— Ты наиболее ущербный из моих детей.

Мальчик задрожал, подавив крик.

— И как ты собираешься поступить со мной? — сумел, наконец, выдавить он.

— Так, как пожелает твоя мать.

Взгляд мальчика метнулся к императрице, свернувшейся слева от отца в поросли трав, и в утонченной роскоши своих нарядов казавшейся трогательно-жалкой… Почему? Почему такой человек, как его отец, связывает свою жизнь с душой настолько слабой?

— Мне стоит бояться?

Костёр постепенно угасал, превращаясь в кучку золотящихся углей. Вокруг расстилались кепалорские степи — безликие и блеклые, словно труп Мира, простершийся в свете Гвоздя Небес.

— Страх, — молвил его ужасающий отец, — это то, что ты никогда не умел контролировать.

Кельмомас поник, опустившись на сухой ковер из колючих степных трав, в мыслях его ныл и визжал его проклятый брат, канюча и требуя, чтобы он прямо сейчас ускользнул, просочился в глубину окружавшей ночи и жил далее в этом мире — более диком, но и более надёжном. Жил, словно зверь среди других зверей, освободившись как от чистого, ни с чем несравнимого ужаса, которым был его отец, так и от той идиотской кабалы, в которую его ввергла потребность в любви собственной матери.

Беги же! Прочь отсюда! Спасайся!

Но Святой Аспект-Император видел всё, взгляд его промерял горизонты и миры. Оцепенение, какого Кельмомас ещё никогда за все свои восемь лет не испытывал, объяло его, охватило его члены, овладело телом настолько, что он, казалось, стал таким же недвижным, как холодная земля, к которой он прижимался — чем-то, лишь немногим большим, нежели ещё один комок безжизненной глины.

Наконец, он осознал, что это отчаяние.

С каждым следующим прыжком мир вокруг них менялся, монотонные просторы равнин постепенно уступали место сначала узловатым изгибам предгорий, а затем и изрезанным ущельями горным пейзажам. Отец перенес их к подножию горы, которая издалека казалась чем-то вроде скрюченной и сломанной руки с торчащими из массивных гранитных одеяний костями. Лишь, когда Напев бросил их в её тень, стали понятны настоящие размеры этого каменного навеса. Теперь он не выглядел просто неким выступающим участком скалы, укутанным в тенистый полумрак, а маячил простёршимся над ними и вовне исполинским пологом, став для них как укрытием от накрывшего предгорья дождя, так и источником постоянного щемящего беспокойства. Из нависавшего над ними колоссального каменного выступа можно было бы построить сотню зиккуратов, да что там — целую тысячу. Кельмомас ощущал напряжение, исходящие от этой гигантской полости, её, казалось, неудержимую потребность обвалиться, упасть, обрушиться, прянуть вниз, словно миллион всесокрушающих молотов.

Ничто, настолько тяжелое, не могло вот так висеть слишком долго.

Отец время от времени тихо разговаривал с матерью, настаивая на необходимости как можно быстрее раздобыть одежду и припасы. Мальчик увлеченно, а потом и испуганно наблюдал, как Келлхус, сняв с пояса декапитантов и положив их на вытянутый, словно устричная раковина, камень, скрутил их волосы в какое-то подобие черных гнезд, а затем установил эти иссушенные штуковины, заставив их смотреть в разные стороны, словно несущих дозор часовых. Мать, в свою очередь, донимала отца требованиями отправиться в Сумну, дабы принять командование силами, которые она собрала там. Эсменет не понимала, что они в намного большей степени стремились к Великой Ордалии, нежели бежали прочь из охваченной смутой Империи. Их спасение дорого обошлось Келлхусу, понял мальчик, и теперь отец мчался так быстро, как только мог.