Нецензурное убийство - [82]

— Это все? — спросил младший комиссар, выходя из защитной стойки. — В двадцатом году ты был покрепче.

— А ты нисколько не изменился. Есть такое извращение, когда мужик любит, чтоб его били по морде, ты знаешь?

— Ну так сделай мне приятное, сладенький, — прохрипел Мачеевский.

Судебный следователь осыпал его градом ударов, однако большую часть Зыга сумел отбить. Те, что его задели, были слабые; Гриневич, похоже, брал числом, а не умением. Младший комиссар приблизился к нему на четверть шага и, прикрываясь левым плечом, нанес прямой правый в солнечное сплетение. Судебный следователь обмяк, дыхание отшибло. Мачеевский повторил, прямым в челюсть. И только тогда, почти не чувствуя усталости, начал бить по-настоящему, как если бы речь шла не о дружеской встрече, а о чемпионате мира. Он уже не видел ничего, кроме своего противника, забыл о смотревших на них людях. Тем временем секретарь судебного следователя подбежал к Леннерту.

— Сделайте что-нибудь! — закричал он.

До адвоката не сразу дошло, что тот говорит. Он смотрел, удивленный, на только что побежденного противника, который внезапно изменился до неузнаваемости. А в сущности, не изменился, скорее что-то вернул. Он снова был тем Мачеевским, который в 1924-м стал чемпионом округа среди любителей. Он делал на ринге что хотел. Бросал Гриневича с каната на канат и колотил его немилосердно. Когда судебный терял сознание, младший комиссар хлопал его легонько перчаткой, чтобы привести в чувство, после чего отскакивал на мгновение. А когда противник прочухивался, лупил снова.

— Что? — переспросил наконец Леннерт, словно проснувшись.

— Остановите его! — заорал потрясенный секретарь.

— Да, — кивнул юрист и бросился к рингу. Однако, ухватившись за нижний канат, краем глаза уловил позади себя какое-то движение. Он отскочил, а тяжелый набивной мяч приземлился прямо у его ног.

Студенты уже давно прекратили тренировку и завороженно следили за поединком. Но мяч бросили не они. Между рослыми парнями протискивался коренастый жилистый тренер Шиманский.

— В чем дело? — резко спросил он, хватая Леннерта за плечо. — Это боксерский ринг, а не шалман. Только они двое, Бог или судья, и больше никто. Вы ведь это понимаете, пан адвокат? — спросил он вежливым голосом, но по напрягшимся мускулам старого спортсмена и его гневно прищуренным глазам видно было, что он не шутит.

— Понимаю. — Леннерт отступил и деликатно оттащил от ринга ошарашенного очкарика. Тот уже знал, что недолго пробудет секретарем Гриневича, если ему не сфартило наблюдать его поражение.

Зыга как раз отстранился от противника и впервые посмотрел за канаты. Увидел с удивлением довольно изрядное количество публики, а среди них тренера и адвоката. В глазах Леннерта заметил что-то вроде уважения. У него мелькнуло в голове, что, наверное, каждому приятно иметь какое-то место, какое-то воспоминание, которое заставляет его думать о себе как о порядочном человеке. А тот имел даже три: ринг, этот зал и фотографию в коридоре с надписью: «Станислав Леннерт — юрист, 2-е место, 1924». Он отер плечом пот со лба, а потом снова двинулся на Гриневича.

 Шиманский запрыгнул на ринг и пролез под верхний шнур.

— Стоп! Мачеевский, в исходную позицию, — строго сказал он.

— Так точно. — Зыга отбежал от залитого кровью противника. — Извините, пан Шиманский.

— Шиманским я могу быть в кабаке, на ринге я пан судья! — осадил его тренер. — Ну так, перерыв окончен. Ринг свободен, второй раунд. Бокс!

От автора

Люблин еще с незапамятных временем славился своим трибуналом и… преступниками. В XVII веке здесь владел недвижимостью известный во всей Речи Посполитой благородный разбойник Людвик Понятовский, впрочем, женатый на вдове еще более известного гангстера с саблей на поясе, Станислава «Дьявола» Стадницкого. Это также один из немногих городов, кроме Кракова, Львова, Познани и Живеца, в котором сохранились «Книги злоумышленников», подтверждающие криминальное прошлое города, начиная с XVI века. А потому даже трудно поверить, что для любителей детективов, которые хорошо изучили темные улочки Варшавы благодаря Леопольду Тырманду, а Вроцлава — благодаря Мареку Краевскому, Люблин по-прежнему остается белым пятном на карте и неведомой землей!

Тем временем всякий уважающий себя город, кроме рынка, кафедрального собора и казематов, должен иметь свой детектив, который превращает будничное и банальное насилие в загадку и тайну.

В первый раз я так подумал еще во время учебы, когда, готовя необычайно нудную работу для просеминара, мы сидели с однокурсницей в читальне и просматривали старые газеты двадцатых — тридцатых годов XX века. Хотя мы и должны были искать что-то совсем другое, мы в первую очередь читали рекламу, объявления и, разумеется, полицейскую колонку. В какой-то момент однокурсница показала мне заметку об уважаемом жителе нашего города, который, вместо того чтобы пойти, когда стемнело, домой, шатался зачем-то по Шамбелянской, наверняка возвращаясь от какой-нибудь из облюбовавших эту тихую темную улочку проституток. В результате он лишился бумажника и часов, а к тому же нарвался на неприятность, которую журналист кратко резюмировал в ироническом заголовке: «Пан Адам схлопотал по мордам». Это была первая люблинско-детективная молекула, которая зародилась у меня в уме. Несмотря на то, что потом я писал совсем другие вещи, она начала притягивать очередные атомы, пока те, наконец, не вызвали цепную реакцию.