Нецензурное убийство - [51]
— В пен-клуб тебя никогда не примут, — пробормотал Зыга.
— А ты в этом особо разбираешься! — махнул рукой Закшевский.
— «Дулом — стишки»? Или это: «полиция не поможет»?! Как ты низко пал, Юзек. Коммунизм из тебя все мозги высосал.
— Ты сюда рецензировать пришел? — спросил задетый за живое поэт. Сгреб бумаги и перебрался на нары.
— Два вопроса. — Младший комиссар сел рядом с Закшевским. — Во-первых, извини, что мне не удалось тебя отсюда вытащить. Но каким образом Томашчик сумел тебя схватить?
— Моя вина, моя вина, моя величайшая вина, — ударил себя в грудь арестант. — Как в варшавском шлягере о Фелеке Зданкевиче. — И принялся напевать, немного меняя слова:
— Что-то ты слишком веселый для арестанта! — резко оборвал его Зыга.
Закшевский умолк и волком уставился на младшего комиссара.
— А что тебя волнует? — спросил он наконец. — На меня женщина настучала, твоей вины тут нет. А если тебе от меня что-то надо, то тут говорить не о чем. Мы квиты.
— Не до конца!
Мачеевский внезапным броском повалил поэта на нары и придавил его к стене. Закшевский пытался отбиваться вслепую, но с лицом, втиснутым в пыльное одеяло, не мог шевельнуться, терял дыхание.
— Меня интересуют твои столь меткие ассоциации, Юзек, — неспешно продолжил каверзным голосом младший комиссар. — Настучала и счастлива. А ты на кого настучал, что у тебя рожа такая довольная, а?!
— Ку… ва, Зы… а… — задыхался арестант, — ты чего?
— Это я спрашиваю: «Ты чего»! Ты чего, радость моя, настучал Томашчику? Пшёл вон, чума тебя забери, я подозреваемого допрашиваю! — рявкнул он, услышав, что вертухай шуршит под дверью.
— Так точно, пан комиссар! — Глазок с тихим скрежетом закрылся.
— Ни… чего… — выдавил Закшевский.
— Ничего? Как спортсмен спортсмену?
— …сти, ку… ва, задуши…
Мачеевский немного ослабил хватку.
— Гайец мертв, — сказал он. — Его убрали через день после нашей встречи. Если это ты стукнул про него Томашчику…
— Зыга, ты себе по башке стукни! Лучше дубинкой… Чтобы я стучал Томашчику?! — Поэт был не просто в бешенстве — он был оскорблен до глубины души.
— Ладно. — Младший комиссар, отпустив его, встал. — А ты уверен, что у тебя как-то не сорвалась с языка его фамилия? Случайно.
— Я опытный конспиратор, сам ведь знаешь, — сказал с горделивой ноткой Закшевский.
Мачеевский обошел молчанием, что он думает о конспиративных навыках люблинских коммунистов. Слишком много он слышал от отца и дяди о прежней ПСП[48], чтобы заверения редактора «Нашего знамени» могли произвести на него впечатление. Да и сам принимал участие в его шпионских играх на Кравецкой.
— Может, он так тебя укатал, что ты совсем сдурел?
— Сам ты сдурел! — распетушился арестант. — Хоть он меня и допрашивал несколько часов, я все время повторял одно и то же. Сам слышал. Он: «Твоя фамилия?» — а я: «Дзержинский». И дальше в том же духе, пока ему не надоело. Я получше твоего знаю, что либо имеешь обдуманную отмазку и этого держишься, либо все время запираешься. А чтобы о Гайеце? Да ни в жисть! Тогда мне пришлось бы колоться, что со мной был ты, потому что все равно б выяснилось.
— Об этом лучше даже не думай, Юзек. Храни тебя Господь! — посоветовал сладким голосом Зыга. — Итак, заключая научно, не ты?
— Не я. Зуб даю.
Младший комиссар едва заметно улыбнулся. В устах Закшевского эта блатняцкая клятва звучала натуральнее, чем когда ее произносил Зельный. Несмотря на то что, в отличие от прилизанного агента, поэт учился в люблинском университете и какое-то время вращался в снобистских артистических кругах, но в душе он был самый натуральный хулиган. И если уж зарекался «зуб даю», это должно было быть чистой правдой.
— Холера! — буркнул Мачеевский. «А значит, утечка от нас», — мысленно добавил он.
— Чего ты так, Зыга? — Поэт был настолько удивлен, что даже на минуту забыл о своей обиде. — Ну, допустим, нашего Гайеца убрал не Томашчик?
— А это уже, Юзек, не твоя забота. Лучше вообще забудь о встрече с Гайецом. Не затем, чтобы меня покрывать, — это дружеский совет. Ради твоей безопасности. Руку? Насколько я знаю, отель у тебя здесь только на двое суток, а как выйдешь, дам тебе реванш на ринге.
— Руку. — Закшевский протянул ладонь. — Если б ты все же что-то мог сделать… Факт, камера по первому разряду, но скука тут страшная.
— Понятия не имею, но подумаю. Только тогда ты снова станешь моим должником, — добавил он и стал колотить в дверь. — Надзиратель!
В тюремном коридоре раздались шаги вертухая. Тявкнул отворяемый засов.
Еще из Замка Мачеевский по телефону велел Крафту вызвать в комиссариат Фалневича и Зельного, хотя согласно служебному графику они начинали только с двенадцати. Когда они явились, младший комиссар запер дверь кабинета изнутри.
— Что-то случилось, пан начальник? — спросил обеспокоенный Фалневич.
— Здесь все время что-то случается, — буркнул Зыга. — Здесь не часовня, а следственный отдел. Вилчек, вспомни полностью вчерашний день. Час за часом. С кем говорил, кто тебя видел? Каким образом, в конце-то концов, младший комиссар Томашчик дознался, что мы ведем Гайеца?
В порыве гнева гражданин Щегодубцев мог нанести смертельную рану собственной жене, но он вряд ли бы поднял руку на трёхлетнего сына и тем самым подверг его мучительной смерти. Никто не мог и предположить, что расследование данного преступления приведёт к весьма неожиданному результату.
Предать жену и детей ради любовницы, конечно, несложно. Проблема заключается в том, как жить дальше? Да и можно ли дальнейшее существование назвать полноценной, нормальной жизнью?…
Будущее Джимми Кьюсака, талантливого молодого финансиста и основателя преуспевающего хедж-фонда «Кьюсак Кэпитал», рисовалось безоблачным. Однако грянул финансовый кризис 2008 года, и его дело потерпело крах. Дошло до того, что Джимми нечем стало выплачивать ипотеку за свою нью-йоркскую квартиру. Чтобы вылезти из долговой ямы и обеспечить более-менее приличную жизнь своей семье, Кьюсак пошел на работу в хедж-фонд «ЛиУэлл Кэпитал». Поговаривали, что благодаря финансовому гению его управляющего клиенты фонда «никогда не теряют свои деньги».
Очнувшись на полу в луже крови, Роузи Руссо из Бронкса никак не могла вспомнить — как она оказалась на полу номера мотеля в Нью-Джерси в обнимку с мертвецом?
Действие романа происходит в нулевых или конце девяностых годов. В книге рассказывается о расследовании убийства известного московского ювелира и его жены. В связи с вступлением наследника в права наследства активизируются люди, считающие себя обделенными. Совершено еще два убийства. В центре всех событий каким-то образом оказывается соседка покойных – молодой врач Наталья Голицына. Расследование всех убийств – дело чести майора Пронина, который считает Наталью не причастной к преступлению. Параллельно в романе прослеживается несколько линий – быт отделения реанимации, ювелирное дело, воспоминания о прошедших годах и, конечно, любовь.
Егор Кремнев — специальный агент российской разведки. Во время секретного боевого задания в Аргентине, которое обещало быть простым и безопасным, он потерял всех своих товарищей.Но в его руках оказался секретарь беглого олигарха Соркина — Михаил Шеринг. У Шеринга есть секретные бумаги, за которыми охотится не только российская разведка, но и могущественный преступный синдикат Запада. Теперь Кремневу предстоит сложная задача — доставить Шеринга в Россию. Он намерен сделать это в одиночку, не прибегая к помощи коллег.