Нецензурное убийство - [23]

— Наш? — спросил второй бандит.

— Наш, — кивнул главарь, отыскав паспорт и пачку визиток.

Огонек погас, и Ежик ощутил обжигающую боль в пояснице. Он хотел закричать, но кто-то заткнул ему рот его же собственной шляпой.

— Есть бабки, Усатый так и говорил. А какой «косиор»! — услышал еще цензор будто сквозь туман, когда кто-то снимал с него часы с гравировкой: «На 10-ю годовщину свадьбы — любящая Хелена».

Вторник, 11 ноября 1930 года

За ночь ветер сумел разогнать тучи, и день выдался таким солнечным, какие бывают в октябре, но не в ноябре.

Мачеевский выскочил из автобуса на пересечении центральных улиц города, около Краковских ворот и магистрата. Посмотрел на часы. Он проспал, и бабки, потраченные на билет, нисколько не помогли. Было уже четверть десятого. Зыга начал протискиваться сквозь празднично одетую толпу.

Он сошел с тротуара на проезжую часть, но выиграл лишь с десяток метров, потому что от Литовской площади прямо на него надвигались уланы, и пришлось снова подняться на тротуар. Развевались вымпелы на пиках, сверкала на солнце сабля командира эскадрона, и кони с шага перешли на рысь. Градус патриотических чувств повышался. Народ рукоплескал, кричал, полетели вверх шляпы. Тем временем эскадрон, ехавший попарно, перестроился по четыре в ряд и занял всю ширину улицу. Толпа наседала.

Мачеевский, оказавшийся среди тесно сгрудившихся зевак, не мог сделать ни шагу — ни влево, ни вправо. До Свентодуской оставалось каких-то двадцать метров, но тут людская запруда остановила его и засосала словно трясина. Двигая плечами, как пловец, он едва протиснулся на несколько шагов и снова стал тонуть. На этот раз он погрузился глубже, на самое дно, потому что, споткнувшись о чьи-то ноги, упал.

Кто-то придавил его, но кто-то другой ухватил за плечо и энергично встряхнул. Зыга поднял взгляд и удивленно заморгал. Над ним склонялась улыбающаяся физиономия Рудольфа Валентино, как с афиши. Разве что этот Валентино не был черно-белым, и разило от него, как из парфюмерной лавки. Младший комиссар лежал уже не на брусчатке, а в смятой постели под тяжелой, давно не проветривавшейся периной. За окном сеялся вполне ноябрьский дождь.

— Курва, Зельный, на кого ты похож? — невольно буркнул Мачеевский.

Сыщик оглядел себя. Он выглядел в точности так, как положено. Бело-черные башмаки, темно-серые брюки в тонкую полоску, с манжетами и ровной складкой, двубортный пиджак, бордовый галстук из искусственного шелка, заколотый булавкой с чем-то очень похожим на жемчужину. Плюс к тому серая «федора»[23], правда, не от Борсалино, а с Зомбковиц — хотя, может, оно и лучше, раз уж правительство призывает поддержать отечественную промышленность. Рубашка, конечно, отглажена не полностью, но младший комиссар этого видеть не мог; достаточно того, что воротничок чистый.

Зельный растерянно пригладил волосы.

— А вы двери на ночь не заперли, — парировал он.

— А что здесь красть?! — Зыга сел на кровати, но тут же поднял ноги с пола. Тот был ледяной. — Сколько времени?

— Половина шестого, — отрапортовал агент. — Родина зовет, пан начальник.

Пока Мачеевский, с черными кругами под глазами, обводил взглядом комнату, Зельный уселся на стул и поправил белый шарф. Он превосходно себя чувствовал в логове шефа, тем более, разбудив его до зари, когда мозги младшего комиссара еще не начали работать. Кроме того, пригородное убожество Иезуитских Рур, втиснутых между рекой, кирпичным заводом и фольварком, да и сам одноэтажный домишко в две комнаты, обставленный дряхлой мебелью, которую еще при царе надо было вынести на свалку, положительно влияли на чувство собственного достоинства агента.

Тем временем Зыга нащупал ногами стоптанные шлепанцы и, поплотнее запахнув пижаму, направился в угол к умывальнику. Наклонил над медным тазом кувшин, но тот оказался пустой.

— Кофе свари, а? — буркнул младший комиссар. — На кухне в буфете. Сдобных рогаликов у тебя с собой, конечно, нет.

Мачеевский приходил в себя. Зельный вздохнул и покорно встал.

— Нет, зато есть свежие новости. К сожалению, плохие, пан начальник.

— Ну, это я догадался. А подробнее?

— Подробнее, пан начальник, у нас труп. Павел Ежик, сотрудник цензуры. Жмигруд, в двух шагах от борделя.

— Цензор в День независимости. То-то Томашчик обрадуется! — Улыбка на лице Зыги, покрытом двухдневной щетиной выглядела еще хуже, чем это жилище и район. — Только я-то тут при чем?!

— Да вроде и ни при чем, пан начальник, — согласился Зельный. — Но все заняты если не Биндером, так безопасностью сегодняшних торжеств.

— Ну да… — Младший комиссар припомнил инструкцию, которой сам придерживался, как мало какого правила: при осмотре места преступления должны присутствовать не менее двух сотрудников криминалистов. Кроме того, Зельный, хоть и способный, был еще слишком неопытный…

Зыга поплелся с кувшином на кухню. Агент пошел вслед за ним.

В кухне находилась печь, служившая одновременно и для готовки, и для обогрева небольшого домишки. Впрочем, готовили на ней крайне редко, о чем свидетельствовали покрытые пылью конфорки. На жестянке стояли небольшая электроплитка и чайник, дальше была раковина, заваленная грязной посудой, а за ней покосившаяся от старости вешалка и несколько удочек.