Небожители Севера - [78]

Невольно прикованный к лицу Уильяма, по которому катились слезы, Филипп видел, как медленно ужас сменился ненавистью — мелькнули страх, ярость, затем злоба. И вдруг словно что-то подобно натянутой нити лопнуло во взгляде рыбака.

Он медленно встал, уставился в пол пустыми глазами и перестал замечать все вокруг. Просто стоял и отрешенно ждал смерти. Для него пропали и Йева, которая поддерживала ложь, и Филипп фон де Тастемара. Исчез из его сознания и Брасо-Дэнто, ведь он понял, что он — наивный, глупый рыбак, которому было бы лучше умереть тогда, на руинах родного дома в Малых Вардцах.

Горрон все это прочел на мертвенно-бледном лице Уильяма, повернулся к Филиппу и сердито посмотрел на того. Граф же сидел ни жив ни мертв, слушая Летэ лишь отдаленно.

— Филипп! Филипп, еще раз спрашиваю, у тебя есть еще что-то для совета помимо этих бумаг? — громче обычного спросил Летэ, чтобы дозваться до графа Тастемара, который пропустил первый вопрос мимо ушей.

— Нет, — мотнул головой бледный и словно постаревший Филипп, затем попытался добавить. — Уважаемый Летэ, я…

— Тогда остальное после обряда, Филипп!

И Летэ вышел из-за стола и медленным шагом, волоча подол длинного облачения простого кроя, но из дорогой черной ткани, направился к Уильяму. Зловеще звякнул рубиновый браслет. Уилл стоял, не реагируя. Но когда Летэ подошел вплотную, слуги тряхнули подсудимого, и рыбак все-таки поднял голову и пустыми глазами взглянул на графа Йефасских земель.

Блеснули белоснежные клыки, и хозяин Молчаливого замка вцепился в горло Уильяма. Тот вздрогнул, прикрыл в страхе глаза, чувствуя, как по шее побежала теплая кровь. Летэ отошел, промокнул полные губы красным платком и вернулся на свое место.

Вслед за ним вышла та самая женщина, которая напугала Уильяма своим звериным видом, иссохшей кожей, ввалившимся носом и длинными пальцами с острыми когтями. На ней было надето грубое платье-рубаха. Оголенные клыки старухи тут же вгрызлись в место чуть выше укуса Летэ. Испив крови, она вернулась на свое место, молчаливая и задумчивая.

Третьей из-за стола элегантно поднялась седовласая Мариэльд, которая назвала себя любовницей Гиффарда. Она, холодно посмотрев на рыбака, подняла его безжизненную руку и прокусила запястье.

Горрон уже ждал своей очереди за спиной Мариэльд. Прежде чем прокусить вену на другой руке, он взглянул сочувственно на подсудимого, но тот отвернулся от герцога пустыми глазами призрака. Герцог был мнемоником, и тогда, на берегу реки, он уже получил воспоминания Уильяма, вкусив его крови с платка. Но в тот раз крови оказалось мало, и память ему досталась рваная и неполная, так что он хотел узнать все. И вот, когда перед герцогом развернулась полная картина, он печально усмехнулся и посмотрел с осуждением на Филиппа. Тот учащенно дышал, обхватив свою седую голову руками. Казалось, что вся решимость графа куда-то испарилась.

Старейшины подходили по очереди, от самых древних до юных, которым предстояло испить крови последними. Таков был Совет. Здесь уважали годы, уважали преданность вампира клану. Когда только половина Совета вонзила свои клыки в Уильяма, тот уже стоял весь в собственной крови, шатался, поддерживаемый слугами, и глядел безжизненным взглядом в пол. Но пока был в сознании.

Наконец в числе последних, самых молодых, подошел и Филипп фон де Тастемара. Он приблизился неуверенным шагом, бледный и колеблющийся. Увидев черный подол котарди, обшитый по краю серебристыми воронами, Уильям все же поднял глаза, чтобы встретиться с тем, кто его обвел вокруг пальца, как последнего наивного болвана. Он хотел просто в последний раз взглянуть на своего убийцу и поэтому из последних сил старался не провалиться в забытье.

Однако Филипп отвел глаза и взял руку рыбака, потом прокусил ее, испив крови. Он провалился, как и предполагалось, в последние воспоминания и мысли Гиффарда, плавно перетекающие в память Уильяма. Это то, ради чего и проводился обряд памяти.

* * *

Сезон Аарда, утро после нападения на деревню.

Гиффард открыл глаза. Стояла ночь, и звезды, бледные и едва различимые, были готовы вот-вот исчезнуть, чтобы уступить место утренней заре. Вампир очистил лицо от каменной крошки и огляделся, не понимая, что происходит. Память медленно возвращалась, и он со стоном боли обнаружил, что ноги его оторваны, живот разворочен, как и рука, которой он был повернут к этому чертовому мешку с шинозой. Посреди груди торчала деревянная балка, пригвоздившая его к обломкам дома.

— Horoniku’Horp, — выругался Гиффард по-южному. Он любил эти крепкие и меткие слова, заученные им за Черной Найгой.

Там, в завалах, лежал труп селянина, который все это и устроил. Хотя нет, ещё не труп, — мужчина дышал, пусть и тяжело. Но жить ему оставалось недолго. Гиффард заметил, что грудь его тоже пробита, а из ран хлестала кровь.

Нужно убираться отсюда, пока Райгар, уже знающий от вурдалаков, глазами которых он мог видеть, что произошло, не послал свои отряды за Гиффардом. Либо не прискакал сам. Пошевелив единственной целой рукой, впрочем, без двух пальцев, Старейшина снова застонал от боли. Можно было попытаться позвать Летэ, чтобы тот приказал Райгару не сметь трогать Гиффарда. Но…