Небо стоит верности - [17]
— Николай! — окликаю штурмана. — Возьми гада в перекрестие.
— Чего кричишь? — спокойно отвечает Коля. — Давно держу на прицеле.
— Так что ж ты? — не успокаиваюсь я.
— Пусть летит, — миролюбиво отвечает Николай. — Скоро конец…
— Ну и ладно, — соглашаюсь я. — Пусть живет!
Выполнив задание, возвращаемся на аэродром. Он буквально расцвечен посадочными огнями.
— Во, иллюминация! — восторгается Николай. — Пока мы летали, война, наверно, закончилась!
— Хорошо бы! — восклицаю я и разворачиваю самолет на посадку.
Все ближе наплывают огни старта, в луче прожектора уже можно отчетливо рассмотреть каждую травинку поля — и вдруг желтые светляки выкатываются откуда-то сзади и втыкаются в землю перед носом нашего самолета.
— Справа в хвосте «мессер»! — кричит Николай.
Бросаю самолет из стороны в сторону. По направлению стрельбы Николая догадываюсь, что истребитель заходит для повторной атаки. Круто разворачиваюсь к ближнему лесу, где сосредоточены наши зенитки. Их дружные залпы и очереди пулемета Николая заставляют «мессер» уйти.
Рано мы с тобой, Коля, войну похоронили. Она еще огрызается.
Мы базируемся в небольшой деревушке Вельзикиндорф, в шестидесяти километрах от Берлина. Красная черепица крыш, пышная кипень цветущих садов, маленькая кирха со старым органом. Дом сельского пастора, увитый плющом и диким виноградом, видимо, последняя наша стоянка на дорогах войны.
Лишь изредка вылетаем на бомбардировку Берлина и его западных предместий, но и когда нет вылетов, все экипажи в состоянии боевой готовности.
А весна действует вне зависимости от военной обстановки. Уже жара. В распахнутое окошко доносится протяжное мычание коров. Едва ощутимое дуновение ветра приносит аромат каких-то незнакомых цветов, сонно бормочут под крышей сарая голуби, навевая дрему, и сами собой закрываются глаза. Но спать нельзя: полк каждую ночь находится в боевой готовности.
Наверно, я уснул, и опять приснилась война с ревом моторов и грохотом выстрелов.
Просыпаюсь и слышу врывающиеся в открытое окно звуки близкого боя: пистолетные выстрелы, трескотню автоматов… Яркие вспышки ракет освещают двор.
Хватаю ремень с пистолетом, пристегиваю его прямо поверх голого живота, всовываю ноги в сапоги и через окошко выпрыгиваю во двор. Между кустами сирени пробираюсь на улицу, навстречу стрельбе, и вдруг слышу:
— Ура! Капитуляция! Конец войне!
Все мы, кто в чем есть, собираемся в нашей комнате. Рассаживаемся на кроватях и подоконниках и пьем неизвестно каким путем добытое вино — кислый мозель. Никому, конечно, не хочется спать, мы говорим, перебивая друг друга, и каждый из нас вспоминает что-то такое, что находится уже там, позади, в военном времени. Яша Ляшенко берет гитару, и под его пальцами рокочут струны, а Иван Шамаев ломающимся баритоном затягивает песню. Прежде я ее не слыхал. Может, это экспромт, а может, сочинил он ее давно и берег для сегодняшнего дня.
На перроне вокзала в Эрфурте людно. Сегодня уезжают домой многие однополчане. Мы крепко обнимаемся, обещаем не забывать друг друга, обещаем писать. И никто еще не предполагает, что наша встреча состоится только через двадцать лет…
Глава 8
Опять первый вылет
В узких коридорах двухэтажного здания, где размещается «МАГОН УПА ГУСМП при СМ СССР»[13], людно: одни перекуривают в перерывах между делами, другие обмениваются новостями или соображениями по поводу предстоящих полетов, третьи просто «травят».
Меня и Дмитрия Филимоновича Островенко, а попросту Митю, добродушного, отзывчивого, чрезвычайно мягкого и общительного бортмеханика нашего экипажа, привели сюда хозяйственные заботы, связанные с оснащением самолета для ледовой разведки. Пока в бухгалтерии выписывают накладные на всякого рода снаряжение, мы с Митей томимся в коридоре и прислушиваемся к чужим разговорам:
— Не видел Черевичного?
— В Арктике…
— Задков вчера притопал с ЗФИ[14]. Медвежат привез для зоопарка.
— Титлов! Эй, Титлов!
— Не кричи: час назад на Диксон подался.
— Вот досада! Письмо ему с Врангеля.
— Как поживает Чукотка?
— Все там — на краю географии. Вот пуржит только.
— Пурга и нас вчера над Таймыром зажала.
— А мы вот в Архангельск не пробились: туман! Пришлось до Ленинграда тянуть…
Я впитываю обрывки фраз, как музыку.
— Кто на ледовую?! Накладные готовы!
Митя толкает меня в плечо:
— Пошли. Нас.
— Постой, Филимоныч, — придерживает Островенко высокий и сутуловатый летчик. — Ты на Диксоне будешь?
— Возможно.
— Захвати, браток, письмо Титлову.
— С письмом, Петрович, вот к нему, — указывает Митя на меня. — Он у нас теперь помощник.
Высокий летчик сует мне в руки письмо и, придерживая за рукав, объясняет:
— Будешь в Архангельске, передай привет дяде Саше. Скажи, Вадим Падалко кланяется, а посылочку завтра соберу…
— А кто такой дядя Саша? — растерянно спрашиваю я.
