Небо славян - [13]

Когда Ингрид окрепла настолько, что Барсук разрешил ей долгие прогулки, Ратияр сажал девушку на Нафаню, и троица выходила в поля за курганы. Она до сих пор с улыбкой вспоминала, как он в первый раз тогда зашел к ней, а следом просунулась оседланная Нафаня, жующая клок свежей травы. Оба были веселы.

– Солнце в дуб[17], а ты сидишь! – Ратияр чуть не подпрыгивал на месте от нетерпения. – Барсук разрешил сегодня тебе с нами! Идем быстрее!

Ингрид, сама от себя не ожидав, повела себя как та маленькая девочка с норвежского фьорда: забегала, засуетилась, выставила Ратияра и Нафаню за порог, принялась сарафаны примерять, потом сама на себя разозлилась за суету и нарочно выбрала самый простецкий, из некрашеного льна. И все равно заметила, как глаза Ратияра блеснули, когда он увидел ее в красном плаще при серебряной фибуле и сверкающей цепи, что поддерживали две овальные броши на груди.

Парень помог ей забраться на лошадь, а та нетерпеливо запрядала ушами в ожидании долгой прогулки.

– Ну идите, идите, – прошамкал старик, провожая их за околицу.

Он долго смотрел им вслед, покачивая головой и прислушиваясь к смутному чувству тревоги, что росло в груди день ото дня.

* * *

– Даже ветер шумит по-особенному. – Ратияр остановился у высокого кургана, присел на корточки и коснулся густой травы на насыпи. – Отец здесь лежит.

Он прищурился, помолчал.

– Скегги называл это быстрой войной. Люди из-за моря часто приходят к нам, чтобы жечь и грабить. Вы привыкли к набегам из-за угла и считаете это войной. Резню безоружных – победой. Привыкли думать, что если первая атака успешна, то побежденным остается лишь задрать лапы кверху и подставить горло. С кем-то так и получается. А с нами не проходит. И вряд ли когда-нибудь пройдет. Характер не тот.

Убийца Пса сорвал травинку и сунул в зубы.

– Мы добродушны и ленивы. Нас можно застать врасплох. Мы медленно запрягаем. Но если у вас первое поражение – это повод сдаться, для нас – лишь начало беседы. И тогда мы упираемся и стоим насмерть. А там, как говорил мой отец, чужого нам не надо, но свое мы отберем!

Ингрид улыбнулась, чуть склонив голову и не спуская зеленого взгляда с затвердевших скул Ратияра.

– А так не злые мы… Чего злобствовать, если все есть? У вас одно море, а у нас – вон сколько их! Неба – море. Земли – море. Лесов – океан! Посмотри!

Ратияр снова улыбнулся, раскинул руки, задрав лицо в глубокую синеву с целой стаей позолоченных Даждьбогом облаков. День клонился к концу, улыбаясь устало и мягко, кроны деревьев на склонах пологих холмов пушились, будто клубки зеленой шерсти, голубая кромка лесов во весь горизонт смыкалась в великанское объятие.

– Здорово, правда?

Лед Ладоней кивнула, вытащила из нарядной ташки, украшенной серебряными пластинками, кусок бересты, нацарапала несколько строчек.

– Северное сияние? А что это? – не понял Ратияр.

Спица быстро заблестела на солнце.

– Занавески? На небе? Не видал… – Юноша заметил, как поджались резко очерченные губы, и торопливо добавил: – Но это не значит, что у нас этого не бывает. Может, происходит. Но редко…

Они бродили до темноты. Ратияр показывал цветы, называя их имена, Ингрид писала их названия по-скандинавски.

– Иван-чай, – сказал Ратияр, показывая рукой на фиолетовые острова, волновавшиеся ветром на лугах, – если у лета есть сердце, то оно вот такого цвета.

«Он похож на цветы у наших горных озер», – написала Ингрид. Она спрыгнула со старой кобылы, которая тут же шумно и укоризненно вздохнула, и побежала рвать цветы для венка.

Сплела большой, мохнатый от зелени, с желтыми одуванчиками, голубыми колокольцами и белыми звездочками тысячелистника, со смехом нахлобучила Ратияру на голову. Юноша улыбнулся в ответ, осторожно поправляя корону Конунга Трав, как назвала его Лед Ладоней.

Потом они забрели в лес, прошли вдоль усеянной солнечными лоскутами опушки, обменивались именами деревьев. Когда на небе высыпали первые звезды, свернули домой. Заметно уставшую Ингрид Ратияр посадил на вновь недовольно вздохнувшую Нафаню.

– Вон, видишь, в небе будто молоко разлили? Это Утиная Дорога. Она перелетным птицам осенью путь указывает.

«Путь Одина», – царапала на бересте девушка.

– А там – Ковш, его еще Сохатым называют. Самая яркая звезда в нем – Кол. Ну, на который конскую привязь набрасывают.

«Повозка Одина».

– Один тут, Один там… Ни ума, ни воображения… – Ратияр, прищурившись, с любопытством наблюдал, как медленно закипает его спутница.

«Есть еще Прялка Фригг[18]. Но я ее не вижу», – обиженно царапала Ингрид.

– А Фригг – это кто?

«Жена… Одина…» – Ингрид покраснела, вдруг испытав стыд за нехитрую фантазию предков. Хорошо, в темноте незаметно.

– Ах-ха-ха! – веселился Ратияр. Девушка полыхнула взглядом, юноша осекся. – Да ладно тебе… я ж не со зла…

И снова залился смехом. Ингрид дулась изо всех сил, но юноша хохотал так заразительно, что и она невольно заулыбалась.

– До завтра, – сказал Ратияр, проводив ее до околицы.

Она улыбнулась и легко махнула ему рукой, обожгла зеленым пламенем, скрылась в сумерках, уводя с собой Нафаню и его спокойные сны.

С тех пор они часто выходили побродить. Проводив Ингрид домой, Ратияр торопливо прощался и уходил в душистые от июньского разнотравья сумерки. Он стал задумчив и строг, днем часто уходил к пристани и сидел так, глядя на прибывающие корабли. И даже перед купальской ночью от общего веселья сбежал.